Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий - читать онлайн книгу. Автор: Венди З. Голдман cтр.№ 64

Общим сюжетом большей части заявлений была информация о членах партии, занимавших руководящие должности. Весной 1937 года партком завода «Серп и молот» получил более тридцати заявлений на П. Ф. Степанова — директора завода; его обвиняли в «связях с врагами», растрате, вредительстве и прочих преступлениях и правонарушениях. Почти все лето партком занимался расследованием этого дела и расспросами Степанова, почти не оставляя ему времени для руководства заводом. На первый взгляд у Степанова была безупречная биография. Сын бедного рабочего, он возглавлял завком в горячую пору революции, вступил в партию в 1918 году и вырос до руководящей должности. Во время подробного допроса обнаружилась, что у Степанова, проверенного директора крупнейшего московского металлургического завода гораздо более неоднозначная и сложная история.

Отец Степанова — сын крепостных был алкоголиком, который время от времени работал рабочим или мелким торговцем. Он ушел из семьи, когда Степанову было восемь лет. Его юность была омрачена ужасающей бедностью, алкоголизмом и политическим заблуждением. Во время мучительных допросов партком подробно обсуждал отношение Степанова к рабочему движению после революции 1905 года. «Расскажи о своих политических взглядах до 1917 года, — потребовал секретарь парткома Бубнов. «А я разложился и других разлагал», — признался Степанов. «[Это] не политический ответ», — язвительно ответил Бубнов. Другой член парткома добавил: «Может быть, ты хочешь сказать, что политически разложился и других политически разлагал?» Степанов нехотя повторил: «Сам разложился и способствовал разложению пролетариата». Под сильным нажимом Степанов признался, что пел в церковном хоре. С надеждой он добавил, что они пели песню о крестьянском мятежнике — Степане Разине. «Здесь разговор идет не о Стеньке Разине, а о политической организации, которая тебя использовала,- резко сказал другой член парткома. — [Ты] достаточно политически грамотный человек, чтобы партийному комитету дать ясный ответ. Какая же организация использовала тебя?». Степанов молчал. Партком снова спросил его об организации, которая финансировала хор. Было две организации: «черная сотня» (черносотенцы) — общеизвестная антисемитская организация и организованный полицией союз «зубатовцев». После долгого неловкого молчания Степанов стыдливо прошептал: «Я сказал, что церковники-черносотенцы использовали меня». С сарказмом Бубнов сказал: «Цель черносотенцев, привлекая люмпен-пролетариат, была не только для участия в пении в хоре. А какая основная цель была? Что ты делал?» — «Пел…» «Были люди, которые участвовали в погромах?» — спросил Бубнов. — «Были…». Степанов признался, что к 1909 году он был отупевшим от пьянства алкоголиком, уже не мог петь, и даже черносотенцы потеряли к нему интерес. «Стыдно было самого себя», — пояснил он. «Со мной перестали здороваться все товарищи». Однажды вечером он попал в театр и посмотрел «Бедность — не порок». «На меня эта пьеса произвела сильное впечатление, — подробно рассказывал Степанов. — Я сразу же кончил пить». Трудовую деятельность он начал на заводе Бромлея, позже переименованном в «Красный пролетарий», который был зачинщиком волнений среди рабочих, — и стал участником рабочего движения. На этом заводе меньшевики и большевики действовали заодно. Как и многие рабочие в то время, Степанов не чувствовал различий между ними. Это разозлило некоторых членов парткома, захотевших узнать, к какой фракции он присоединился.

«Мне непонятно, как вы не знали, к какому течению примыкали, то ли к большевикам, то ли к меньшевикам, — сказал один из них. «Путаница была», — ответил Степанов. «А как знали тебя рабочие?» — спросил другой. Партком попал в затруднительное положение, запрашивая показания рабочих завода Бромлея. Бубнов сказал: «Богданович пишет, что знает Степанова как активного меньшевика. Есть докладная записка Богдановича».

В биографии Степанова обнаружились темные пятна, история его жизни была полна запутанными и непредвиденными обстоятельствами. Степанов — «верный сын народа» когда-то был безнадежным морально разложившимся алкоголиком, участником антисемитской организации и революционным рабочим, который не был ни большевиком, ни меньшевиком. Его социальное происхождение также не подлежало четкой категоризации. Его отец был крестьянином, рабочим, торговцем и пьяницей, бросившим семью. По большому счету, Степанов был бедным рабочим, который активно участвовал в революции, и победа принесла ему огромную пользу. Но в 1937 году партком оценивал Степанова по меркам, которые никоим образом не могли соответствовать реальной истории революции с человеческим лицом.

Необходимость иметь безупречные биографические данные требовала жертвовать не только отдельными личностями, но также лишала партком возможности работать. Немногие члены партии могли выдержать безжалостные допросы, предшествовавшие назначению на высокий пост. Например, в 1938 году партком ликероводочного завода не мог предложить в достаточной степени «чистых» кандидатов для работы в райкоме партии. На фабрике было 114 членов партии, 27 кандидатов и 47 «сочувствующих». Кандидаты, предлагавшиеся на высокие партийные посты, подвергались изматывающим проверкам со стороны своих же товарищей по партии. Проверка парткомом Куликовой, вступившей в партию в 1929 году, была типичным примером такой тщательной разборки. Куликова происходила из рабочей семьи, в тринадцати лет начала работать. Во время Гражданской войны она и ее отец потеряли работу. В то время из-за нехватки топлива и материалов закрывались многие заводы. Как и многие другие отчаявшиеся горожане, ее отец начал торговать на рынке, чтобы его семья не умерла от голода. В 1920-е, годы высокой безработицы пожилой человек не смог снова найти работу и он продолжал торговать. Пересказывая основные факты своей биографии, Кулакова не скрывала, чем занимался ее отец. Товарищи по партии быстро переключились на ее социальное происхождение. Была она дочерью рабочего или торговца? Голос с места прозвучал жестко и твердо:

— Говорят, что Куликова сама торговала.

— Все знают, что я никакой торговли не имела и не могла ее иметь…

— А какую отец торговлю имел?

— На рынке торговал конфетами. Ему было 65 лет, как раз безработица. Домовладелец наш — фабрикант говорит: «Берите конфеты». Нужно было ему пенсию хлопотать, он сам не догадался, а я не натолкнула его на это, Я как раз разошлась с мужем, — было тяжело.

— Говорят, что он раскулаченный.

— Раскулаченным он не мог быть. У нас никакого хозяйства не было. Я живу в этом доме с 1914 года, Он был лишен избирательных прав в 1929 году по склоке и восстановлен.

— Торговал на рынке с корзины или была палатка?

— Был лоток.

— Где ваш муж?

— Живет со мной.

— У меня есть сведения, что какие-то Куликовы торговали.

— Куликовы в Рогожской были торговцами, но по отцу я — Егорова.

— Ваш муж был связан с врагом народа, который был арестован. Я говорю об Эйдемане [должностное лицо в Осоавиахиме. — В. Г.]. Был он у Вас в гостях или нет?

— Какая глупость! Мой муж работал в Бауманском Совете Осоавиахима простым работником… Мой муж лично с Эйдеманом не был знаком… Он знал Эйдемана только как начальника, не больше.