Женщина на заданную тему - читать онлайн книгу. Автор: Елена Минкина-Тайчер cтр.№ 39

А Гарик учиться не хотел, целый день торчал на речке. Правда, он плавал очень хорошо, не то что она – бултыхалась у самого берега, как чурка. А один раз чуть совсем не утонула, вдруг песок ушел из-под ног, ни крикнуть, ни вздохнуть, и Гарик далеко уплыл, не видит. Схватилась за висящую ветку, тянула, тянула, наглоталась воды по самое горло, но как-то выбралась. С тех пор совсем в речку не залезала, так за всю жизнь и не научилась плавать.

– Я всегда за тобой не успевал, – сказал Гарик. – Всегда, всегда ты была первой, ты даже меня первая поцеловала, помнишь? И все у тебя лучше получалось. – Нет, ты плавал лучше, – возразила она. – Да я же специально тренировался! Знаешь, ты только не смейся, я ведь мечтал, что ты когда-нибудь тонуть начнешь. По-настоящему! И я тебя вытащу. – Ты и тогда опоздал, – засмеялась она, – я сама вылезла.

В конце весны тетя Оля родила девочку. – Вот радость-то, – приговаривала мама, – вот Мише-то какой подарок! – Но радости большой не было, все это понимали, потому что совсем нечего было кушать. Девочка плакала целыми днями, даже не плакала, а так, пищала, как котенок. – Пей, пей сыворотку, – уговаривала мама тетю Олю, но сыворотка не помогала, все-таки тетя Оля была не Борька!

И тут ее пригласили работать в колхоз. По-настоящему, за трудодни! Именно ее, никакой ошибки, председатель колхоза так и сказал: кызымка подойдет, а ведь кызымка – это значит девочка. Работа не слишком сложная – возить в поле воду и продукты. На быках. Там все на быках возили, а они спокойные, если, конечно, не дразнить, и дорогу хорошо знают. Раньше один парень ездил и с собой братишку маленького брал, Джартайку, но он в армию ушел. А быки к этому Джартайке привыкли. Вот председатель и сказал: «Посадим с ним большую девочку, вдвоем справятся».

Гарик завидовал ужасно, даже разговаривать с ней перестал, а ничего хорошего в этой работе не было. Очень страшная оказалась работа. Когда в поле ехали, еще ничего, они с Джартайкой даже песни пели, он веселый был хоть и маленький, пять лет всего. А на обратной дороге начинало темнеть, особенно ближе к осени, и тогда вокруг телеги собирались тусклые огоньки, это были волки. Они с Джартайкой просто тряслись от страха и быков пытались подгонять, но напрасно, быки волков не боялись и шли себе потихонечку. Взрослым хорошо, они в заднем конце арбы железный лист ставили и солому поджигали, сразу все волки разбегались. Но им строго-настрого запретили про огонь думать. Да и спичек ведь не было. Мама говорила, что это не волки, а шакалы, они на людей не нападают, а на быков тем более. Но, видно, мама ошибалась.

Однажды какой-то зверь, пусть даже и шакал, выпрыгнул из кустов и куснул быка за заднюю ногу. Вот тут начался ужас! Этот бык заревел и рванулся вперед, а второй упал, арба накренилась и встала. И все, наступила темнота. Как они выли с Джартайкой, вспомнить тошно, и все ближе, ближе подбирались огоньки, и все чернее становилась ночь. И тут из темноты выехал человек на коне. Несмотря на ужас, она его сразу узнала, это был хозяйкиной сестры муж. А дальше – провал, опять все забыла, как тогда на пароходе. Вроде он их на лошади вез, и утро уже наступило, и какая-то чужая женщина крикнула так громко: «До чего же мы дожили, кошки – и то своих детей жалеют!»

И при чем здесь были кошки?

Так и закончилась ее работа. А человека того вскоре арестовали. Он оказался дезертир. И еще зерно с поля воровал. Но бабушка его жалела и даже плакала.

Осенью тети-Олина девочка умерла. Они ее сами похоронили, вырыли ямку за деревней, завернули в белую простынку. Простынку дала хозяйка Алтын. Леню не взяли, все равно он мало что понимал, а Гарик молчал всю дорогу и вдруг у самой ямки весь посинел как-то и задрожал, глаза закатились, и ей показалось, что он тоже сейчас умрет. Мама с тетей Олей несли девочку и ничего не замечали, и тогда она схватила его за руки, стала трясти за воротник, целовать синие щеки. Ничего, отошел, наверное, просто испугался. А вечером приехал дядя Миша.

У дяди Миши одна нога была деревянная, но самое странное, что сзади торчала его собственная нога, только согнутая. Оказалось, его ранили в колено, нога перестала разгибаться, и ее хотели отрезать, но дядя Миша не согласился, пусть уж лучше торчит. Они потом потихоньку бегали смотреть, как дядя Миша натягивает штаны, такие дураки были, вспомнить стыдно.

С приездом дяди Миши жить стало легче, только он все о девочке горевал: ни зачать по-человечески, говорил, ни похоронить. Она хотела спросить, что это – зачать, но потом решила, что не надо.

И как-то она прозевала, когда они собрались уезжать. Всегда все замечала, мама еще ругала за любопытство, а тут как гром среди ясного неба – дядя Миша возвращается в Одессу. Конечно, со всей семьей. Война еще шла, но Одессу освободили, они все по радио слышали. Гарик, глупый, придумал, что она с ними поедет. Сразу видно, что маленький. Как она могла без мамы поехать! Да еще папа куда-то пропал на своем трудовом фронте, совсем письма не приходили.

Так они и уехали. Мама с тетей Олей почти не попрощались, наспех, все были уверены, что скоро встретятся. А Гарик ей на время свой ножик подарил, шикарный самодельный ножик.

– Когда приедешь, – сказал, – отдашь обратно. Она не обиделась, она знала, что ему не ножика жалко, просто он хочет, чтобы они скорее встретились. Все тетю Олю провожали, и Кох, и Старый Казах, а Алтын даже заплакала. И конечно, никакое платье она не брала, зря бабушка придумала.

А вскоре они и сами уехали. Их дядя забрал, папин брат, он недалеко, на Алтае, в эвакуации был, с заводом. Просто он раньше думал, что они на том пароходе утонули, а потом через дядю Мишу и нашел. Дядя за ними приехал на машине, все ужасно обрадовались, только странно было видеть, как он все бабушку обнимал и твердил «мама, мама», будто не взрослый человек, а малыш какой-нибудь, вроде Андрюши. Дядя же им рассказал, что Одессу снова немцы захватили, и вся семья дяди Миши пропала, может, успели куда-то уехать, а может, и нет.

Горевала ли она? Наверное, не очень. Мала была, да и слишком много несчастий накопилось. Папа не возвращался. А еще двух бабушкиных детей, дочку и сына, убили в Киеве, в районе со звонким названием Бабий Яр. Мама очень много работала, школа началась, жили они тесно – все в одной комнате, дядя сделал двухэтажные нары, так и спали. Потом и дядя уехал, вернулся в Москву вместе со своим заводом, и бабушку забрал. А комната им досталась. Мама работала на заводе, скоро ее повысили в должности, переехали в комнату побольше, а потом даже в двухкомнатную квартиру. Уже понятно было, что никуда они с этого места не тронутся. Она вступила в комсомол, все мечтала уехать учиться в большой город, но как-то не собралась. Да и у них в городке был хороший политехнический институт. А вскоре вышла замуж за спокойного доброго человека, техника с электростанции, родился сын. Смешно сказать, очень ей хотелось сына Гариком назвать, но назвала, конечно, по папе – Александром.

Папа умер в январе 42-го, но они узнали только после войны, от папиного товарища по трудовому фронту. Их послали на станцию, грузить вагоны. Условия были очень тяжелые, и еды почти никакой, всё отправляли на настоящий фронт, вот папа и решил пойти ночью в город и обменять простыню на хлеб. У него была личная простыня, из дому, но какой в ней прок, если они из-за холода прямо в пальто спали. Папа себя считал самым здоровым, там ведь все белобилетники были, – у кого язва, у кого ноги больные, а он только видел плохо. В город он дошел нормально, и хлеб выменял, а на обратном пути заблудился и замерз. Может, очки потерял, а может, просто темно было. Так его с хлебом и нашли, хлебом и помянули.