– В последнем походе вы были очень благоразумны. Вы не слишком много стонали и охали над несчастьем одной знакомой мне девицы.
– Виноват ли я, дитя мое, что, видя твое изнеможение от голода, холода и усталости, я не могу не проклинать эту ужасную войну, которая отняла у нас убежище, а у тебя, дорогая моя, – отца, и оставила тебе единственным защитником старика, да и тому не сегодня, так завтра пуля может закрыть глаза навеки.
– О! Дедушка! Вы заставите меня сожалеть, что я вам слишком рано дала награду, – сказала девушка лукавым тоном, грозя пальчиком.
– Отчего?
– Как же вы смеете сомневаться в мужестве дочери и внучки Валеранов, которые славятся во всей вандейской армии своей храбростью? Пусть-ка подождут, чтоб я задрожала с таким именем.
– Да, ты мужественное дитя, но я не всегда властен обуздывать свое воображение, а оно часто представляет худшее.
– Тогда нужно сказать себе: «Моя внучка больше не поцелует меня, если я буду и дальше принимать ее за слабую бабенку», и тогда весь страх за нее исчезнет.
Елена была прелестна, когда, ласкаясь и шутя, она приняла на себя роль утешительницы любящего ее старца.
– А потом, – прибавила она, – вы совсем неблагоразумны, дедушка. Разве самое трудное не выполнено? Не подошли ли мы к концу этой несчастной экспедиции? Завтра… может быть, сегодня ночью, нам удастся отыскать брод на Луаре. Мы избавимся от Клебера, который гонится за нами по сю сторону реки… избежим также Вестермана, подстерегающего нас на том берегу, и тогда… мы в нашей милой Вандее, в стране хорошо нам известной, со всеми ее рытвинами, оврагами и едва заметными тропинками, откуда мы будем посмеиваться над градом пуль, который здесь, в этой равнинной Нижней Бретани, угрожает нам смертью.
Говоря так, Елена закутывалась в лохмотья попоны, служившей ей и одеялом, и плащом от холода, а господин Валеран силился подавить тяжелый вздох, слушая планы своей внучки.
– Довольно, – сказала она. – Не будем мешкать, раз армия выступает в поход, едем.
– Да, поезжай, дитя мое, – отвечал старик, ухватившись за эти слова.
Девушка с удивлением взглянула на него.
– Как «поезжай»? Разве вы не едете со мной, дедушка?
Стоическое мужество господина Валерана еще раз помогло ему улыбнуться в то мгновение, как он готовился навсегда расстаться с внучкой.
– О, – сказал он, – вот сильная девица, которая только что храбрилась, а теперь беспокоится, что я оставлю ее одну… на каких-нибудь десять минут.
Елена зорко смотрела на деда, стараясь прочесть истину в его глазах.
– Вот что, – продолжал старик, – должно быть, наконец удалось найти брод… ниже, со стороны Монтуара, и мы будем перебираться ночью через Луару. Только Клебер подошел к Савенею и собирается атаковать нас. Поэтому главнокомандующий Мариньи решил отправить женщин вперед. Мы же остаемся здесь, чтоб хорошенько принять неприятеля. Не доверяя успеху ночного нападения, я вполне уверен, республиканский генерал будет мешкать до наступления дня, думая, что задержит нас в Савенее. А мы тем временем уходим за ворота и догоняем вас в Монтуаре, а завтра, когда Клебер вздумает осаждать нас здесь, мы будем уже в Вандее.
Господин Валеран говорил уже шутливо.
– Ну, вот тебе, успокоилась? Любопытная! Еще требует отчетов!..
– Это правда, что вы мне сказали, дедушка? – спросила Елена.
– Честное слово! – отвечал старик, давая ложную клятву ради сильной привязанности к внучке.
– В таком случае еду… и до свидания, – отвечала девушка, успокоенная честным словом, подставляя лоб губам деда.
Господину Валерану сильно хотелось излить в последнем поцелуе всю свою душу, но он благоразумно удержался, боясь растревожить подозрения Елены.
Дойдя до городских ворот, они увидели собравшихся женщин, готовых следовать за своими проводниками.
Господин Валеран подошел к молодому человеку лет двадцати четырех, одетому в нижнебретонский костюм. Он должен быль охранять девушку.
– Поручаю тебе мое единственное на земле сокровище, – прошептал он ему. – Скажи мне свое имя, чтоб я мог помянуть его в своей последней молитве.
– Меня зовут Шарль, – отвечал молодой человек. Толпа тронулась.
Елена обернулась еще раз взглянуть на Савенейские ворота, захлопывавшиеся за дедушкой, как гробовая доска.
Четверть часа спустя порыв холодного, сырого ветра донес до Елены грохот пушек.
Клебер приступил к осаде.
Этот первый залп отнял у нее единственного покровителя: господин Валеран был убит.
Услышав выстрел из пушки, проводник сказал Елене:
– Поспешим, сударыня, синие гусары, вероятно, бросятся за теми, кто попробует сделать вылазку во время нападения.
Каждое мгновение мрак ночи со стороны Савенея разрывался внезапными молниями и треском пушечной пальбы.
– А! Пляска в полном разгаре, – заметил проводник с жестокостью, заставившей Елену вздрогнуть.
Едва было произнесено последнее слово, как пушечный выстрел послышался гораздо ближе. Пронзительный свист долетел до ушей беглянки, и несколько женщин со стоном пало вокруг нее.
Это был свист картечи, безжалостно и коварно убившей несчастных под покровом мрака.
Клебер, опасаясь, чтоб часть вандейцев не воспользовалась темнотой для бегства, отправил на дорогу две пушки, которые на удачу обстреливали путь от Савенея к Монтуару.
Крики раненых раздались в ночной тишине.
– Чума бы побрала ревуний! Они привлекут сюда синих! – ворчал проводник.
Елена не была ранена, но почувствовала, что под ней зашаталась лошадь, поймавшая две пули. Видя, что девушка вот-вот упадет, проводник подхватил ее на руки и, унося без малейшего усилия, подбежал к краю дороги, перескочил ров, окаймлявший ее, и бросился в открытое поле.
– Скорей на землю! – сказал он.
И, пригнув девушку к размокшей земле, он сам растянулся возле нее.
В ту же секунду второй залп пронесся по дороге, прошивая живую бегущую массу.
Потом задрожала земля, и глухой гул, поднявшийся вдали, начал нарастать, становился все ближе и ближе.
– Вот и гусары нападают, – прошептал молодой человек Елене.
Крики раненых указали республиканцам, что беглецы теснились на дороге, и конница помчалась на них во весь опор с саблями в руках.
Гусары ворвались в эту испуганную толпу, давя и рубя ее беспощадно. С минуту длился страшный хаос, потом кавалеристы исчезли, преследуя несчастных, бежавших по дороге, вместо того чтобы броситься в соседние поля, усеянные оврагами, куда гусары не рискнули бы повернуть на лошадях.
Лежа рядом с проводником, Елена слышала стоны товарищей по несчастью. Тот, который назвался Шарлем, крепко прижимая ее к земле, говорил: – Тем хуже этим бабам: сами зазвали своим воем проклятых синих.