Тайны Французской революции - читать онлайн книгу. Автор: Эжен Шаветт cтр.№ 54

– Почему?

– Если вы проиграете и я размозжу вам череп, то прихлопну и свой выигрыш.

– А в противном случае?

– Если вы выиграете, то Точильщик не слишком-то будет дорожить моей шкурой и велит повесить меня на первом суку, а вы потеряете таким образом своего должника, – сказал Ангелочек, вздрогнув от мысли о столь плачевном будущем.

Кожоль заговорил печально:

– Что вы мне рассказываете, мой бедняжка! Надо было молчать и щадить мою чувствительность. Я уверен теперь, что мое пищеварение расстроится при таком тяжком горе.

– Какое горе?

– Да то, что я буду повторять теперь самому себе: вот этот милый Ангелочек, которому, кажется, век бы жить – однако ж скоро умрет… на осине! Ах, друг мой, я полагаю, вы очень мало меня любите, если внушаете мне подобные печальные мысли.

Граф имел вид такой огорченный! Казалось, он настолько был уверен в успехе своего предприятия, что негодяй почувствовал, как безумный страх овладел им, и разбойник вскричал с выражением комического отчаяния: – Нет, нет, невозможно, чтобы вы убежали!

– Извините, несчастный Ангелочек, я так убежден в своем выигрыше, что даже намерен увести с собой Лабранша… Гм! Надеюсь, я не слишком жаден?

– Его! – вскричал Ангелочек, найдя наконец, на ком выместить свое бешенство.

– Да, его.

– О! Вот уж этому я не поверю!

– Отчего?

– Потому что сейчас же я освобожу вас от его присутствия.

И он обратился к Лабраншу, чувствовавшему, что гром разразился над его головой и дрожавшему как осиновый лист во все время разговора: – Эй, ты, шевели ногами! – грубо сказал бандит.

Несчастный лакей направился к двери.

– Эй, вы! – крикнул Ангелочек стоявшим за дверью. – Проводите эту собаку и привяжите в ее конуре.

Лабранш исчез.

Торжествуя, что удалось на ком-нибудь испытать свою власть, негодяй обратился к пленному: – Вот, – сказал он, – теперь я уверен, что, с одной стороны, вы не сдержите своего слова…

Подавив взрыв негодования, Кожоль, вместо того чтобы показать свой гнев, принял беззаботный вид.

– Э-э! – сказал он. – Это нелюбезно. Нет, это не по-приятельски, не так должны поступать закадычные друзья, миленький Ангелочек, нет, по правде, я не ожидал, что лишусь своего камердинера.

– Я вам заменю его, – сказал насмешливо тюремщик.

– Возможно ли! – вскричал Пьер, лицо которого осветилось бесконечным удовольствием.

– Как я и говорю.

– Да ведь можно умереть от блаженства, восхитительный друг! Я не смел бы и подумать о подобном счастье даже в самых честолюбивых своих мечтах.

– Да, смейтесь, смейтесь вволю. Посмотрим, кто из нас последний засмеется. С этого дня я не выпущу вас из виду, – заскрежетал зубами рассвирепевший негодяй.

И он вышел, преследуемый взрывами хохота молодого человека.

Ангелочек сдержал свое слово.

Каждую минуту он врывался в келью заключенного, постоянно кутившего и отказывавшегося от свидания с Точильщиком.

В конце недели у графа испортились часы, конечно, под давлением пальчика Ангелочка. Ничто в этом потаенном месте, освещаемом только свечами, не указывало ему больше на смену дней и ночей.

Пьер продумывал тысячи планов к побегу, но от всех отказывался. Он знал, что многочисленная стража бодрствовала вокруг него в этих подземельях, в которых он не знал ни одного поворота. Он понимал, что через дверь бегство было немыслимым. А между тем бежать надо было через дверь, именно потому, что, не имея никакого орудия, он должен был отказаться от мысли пробить эту каменную гробницу. Поэтому он придумывал хитрость, с помощью которой мог бы пробраться мимо чутких стражей.

Время шло, а Пьер, весь отдавшись своему замыслу, не замечал, как долго продолжалось его заточение.

Ангелочек торжествовал. Он принимал за потерю воли молчание пленного, все мечтавшего о своем бегстве.

– А! – говорил он, хихикая. – Я думаю, что еще не посеяна пенька для веревки, на которой должны меня вздернуть!

– Ты будешь повешен, – отвечал граф.

– В таком случае накануне моего столетия, – подшучивал тюремщик.

Ангелочек был так уверен в своей победе, что, желая повеликодушничать, закончил тем, что сказал: – Честное слово, мне жаль Лабранша. Бедняк чахнет в своей конуре. Я его пришлю к вам. Так как вы должны увести его с собой, ваша встреча придаст ему бодрости.

Он вышел с наглым смехом, которым ежеминутно заливался, обращаясь к графу. Пять минуть спустя явился Лабранш.

– Я думал, что граф давно ушел, – сухо сказал он.

– Отыскиваю средство.

– Много же времени вы на это употребляете!

– Да разве я так давно здесь? – спросил удивленно молодой человек.

– Помните ли вы число, когда сюда перебрались?

– В конце июня 1798 года.

– Сегодня утром, из разговоров наших сторожей я узнал число и нынешний месяц.

– Так сколько же времени продолжается мое заточение?

– Десять месяцев.

Кожоль подпрыгнул от изумления. В первый раз ему пришла в голову мысль о Бералеке.

– Если он выздоровел от своей раны, то должен считать меня мертвым.

В его мыслях воскрес теперь образ Елены, ради которой он терпел свой плен. Он подумал, что за десять месяцев она могла уже отыскать Ивона и узнать от него, что тот не был на свидании, на котором Пьер занял его место.

– Да, – вскричал он с энергией, – пусть это мне стоит жизни, но я должен бежать!!

– Мы должны убежать, – повторил Лабранш таким странным голосом, что Кожоль поднял глаза и пристально вглядывался в лакея.

Это был тот же старик, конечно, но бледный, мрачный и разбитый. Новые страдания, казалось, отставили разрушительные следы на его лице, между тем как глаза сверкали жаждой беспощадной жестокости.

– О-о! – воскликнул Кожоль, удивленный переменой в лакее. – Я вижу, что тебя подвергали новым пыткам, чтоб выведать твою тайну.

– Да, на этот раз они были более изобретательны в своих мучениях. Они оставили тело, чтобы терзать сердце.

Он яростно заскрежетал зубами.

– Да, я хочу бежать, чтоб мстить!

– А Точильщик не на счету у тебя?

– О, не ему хочу я мстить.

– Кому же?

– Моей жене, – отвечал Лабранш с дикой энергией.

– Разве ты женат?

При этом вопросе лицо лакея вдруг изменилось. Он, казалось, раскаивался в своих неосторожных словах и бормотал: – Да, сударь, я женился на женщине своего сословия, на скромной работнице.