Клим Ворошилов. Первый Маршал страны Советов. Друг Сталина, враг Хрущева - читать онлайн книгу. Автор: Петр Балаев cтр.№ 112

На слове «колхоз» прокололся Штеменко. Не сталинское это выражение. Никогда Иосиф Виссарионович слово «колхоз» в уничижительном смысле не использовал и не мог использовать, это было его любимым детищем, а не поводом для стёба. Вот штабные «военные» так говорили. И не мог Сталин говорить, что Ворошилов о культуре оформления штабных документов не в курсе. Климент Ефремович 15 лет наркомом обороны был, он этих документов видел побольше всяких штабных, он сам их формы утверждал.

Потом еще и наградой его обошли: «В мае, после освобождения Крыма, многие из участников операции были награждены. При этом И.В. Сталин опять вспомнил наш злополучный протокол. Обнаружив в списках представленных к наградам мою фамилию, он сказал А.И. Антонову:

— Награду Штеменко снизим на одну ступень, чтобы знал наперед, как правильно подписывать документы.

И синим карандашом сделал жирную пометку».

Получил Штеменко «всего-навсего» Суворова 2-й степени. Вот оцените уровень штабной наглости — его они представляли к 1-й степени! За что это?!

Лезет почти изо всех маршальско-генеральских мемуаров стремление показать, как Сталин презрительно относился к Клименту Ефремовичу. Не стеснялся критиковать его при подчиненных, называл неграмотным штабистом, не разбирающимся в военном деле и развалившим армию в бытность наркомом (это ж нужно додуматься! Человек эту армию создал, а стали писать, что он там бардак развел). Чего только не напридумывали! Читаешь эти мемуары, где есть страницы о Ворошилове и удивляешься подлости авторов (а может быть и редакторов, которые гуда это вписали). Потом это так всё и прижилось.

Но смотрите, как назначения Климента Ефремовича представителем Ставки на фронты говорят о величайшем уважении к нему Сталина. До Крыма, в январе 1943 года, он координировал действия Ленинградского и Волховского фронтов, он руководил прорывом блокады Ленинграда. Сталин не хотел, чтобы имя друга связывали с тем, что при нем город был окружен. И не вина Климента Ефремовича в том была, он в 1941 году сделал почти невозможное, не позволил немцам вторую столицу взять. Тогда везде тяжело было, и Москву едва не потеряли. Да еще ради обеспечения успеха на Северо-Западном направлении Гитлер и ослаблял армии фон Бока, перекидывал войска Леебу, но ничего не помогло. Ленинград так и остался занозой для вермахта, приковывая к себе значительные силы немцев. Вот направление туда в 1943 году Ворошилова — это явное признание его заслуг в обороне города Ленина, знак, что именно он достоин командовать войсками, которые и прорывать блокаду будут.

Теперь Крым. Тоже не случайная командировка. В 1921 году Первая Конная армия внесла решающий вклад в освобождение полуострова от Врангеля. В 1943–1944 годах частями Красной армии, очистившими Крым от гитлеровцев, командует член РВС Первой Конной К.Е. Ворошилов. Если это не знак особого уважения Сталина к своему другу, то что это тогда вообще?

Я обещал, что в мемуарах К.К. Рокоссовского покажу сенсационные строки, которые сенсационными являются только потому, что на них никто так до сих пор внимания не обратил и не дал им оценку. Но сначала хочу немного коснуться исторических изысканий известнейшего писателя Юрия Игнатьевича Мухина. Юрий Игнатьевич, пожалуй, первый из публицистов-историков, написал, что «старые» маршалы сыграли выдающуюся роль в срыве плана «Барбаросса». Заслуга Мухина в восстановлении доброго имени «царицынских товарищей» сомнению не подлежит, но у Мухина есть одна проблема. Он вбил себе в голову, как я уже ранее отмечал, что Сталин руководил страной в мирное время и в войну чуть ли не единолично, а всё его окружение было ленивыми болванами, и под эту свою идею подгоняет факты, не понимая, что сам начинает тиражировать явную ложь.

Юрий Игнатьевич часто и справедливо критикует разных сочинителей за то, что они, научившись писать, не успели научиться читать, не могут понять смысла прочитанного ими текста. Критикует справедливо. Только это же относится и к нему самому. Мало того, что он сам часто не может правильно оценить прочитанное, так еще и занимается тем, что собственные фантазии приписывает другим. Да еще полагается на свою память, которая его частенько подводит, в результате получается такая глупость:

«Поясню эту мысль на примере эпизода боевой службы генерала Петрова, описанной Карповым в романе “Полководец”. К командующему фронтом Петрову, готовящему операцию по освобождению Крыма, посылают члена Ставки Верхового Главнокомандующего маршала Буденного. Энергичный маршал силами фронта Петрова планирует и самостоятельно проводит десантную операцию. Петров в его действия не вмешивается. Но когда, как пишет Карпов, из-за операции Буденного сорвалась операция по освобождению Крыма, то есть Дело Петрова, и Петрова вызвал для разборки Сталин, то командующий фронтом попытался свалить вину на Семена Михайловича. Не помогло! Сталин снял с должности и разжаловал единоначальника — Петрова. Карпов, между прочим, с этим решением Сталина не согласен», — это отрывок из книги Юрия Игнатьевича «Война и мы».

Проверять себя чаще нужно, уважаемый Юрий Игнатьевич. Карпов в этом романе написал о том, что К.Е. Ворошилов в Крыму с Петровым работал, и Петров потом в кабинете у Сталина пытался на Климента Ефремовича переложить вину за свои просчеты, Сталин его на место поставил, сказав, что не даст спрятаться за широкой спиной Ворошилова.

Теперь посмотрим, что Ю.И.Мухин сочинил за К.К. Рокоссовского. Речь пойдет о разработке операции «Багратион», когда Константин Константинович добился в Ставке корректировки первоначального замысла нанесения удара с одного плацдарма: «Такой план предложили Жуков и Василевский, и Сталин с ними согласился. Но Рокоссовский, командовавший фронтом, которому и надо было осуществить этот прорыв, предложил свой план, к тому же бросавший вызов военным канонам. Сталин заколебался.

Жуков и Василевский выступили против плана Рокоссовского. Наступил момент, перед которым все трагедии Шекспира выглядят водевилями.

Если Сталин ошибется, то тогда в летней кампании 1944 г. сотни тысяч советских солдат и офицеров погибнут зря; если примет правильное решение, то у немцев наступит агония. Сталин медлил. Он дважды отправлял Рокоссовского в соседнюю комнату подумать и отказаться от своего плана. Но Рокоссовский стоял на своем. И Сталин принял его план, несмотря на то, что он «противоречил» военной науке, несмотря на то, что против выступал Генштаб и Жуков» (Ю.И. Мухин, «Человеческий фактор»).

Теперь читаем, что написано у самого К.К. Рокоссовского в «Солдатском долге»: «Окончательно план наступления отрабатывался в Ставке 22 и 23 мая. Наши соображения о наступлении войск левого крыла фронта на люблинском направлении были одобрены, а вот решение о двух ударах на правом крыле подверглось критике. Верховный Главнокомандующий и его заместители настаивали на том, чтобы нанести один главный удар — с плацдарма на Днепре (район Рогачева), находившегося в руках 3-й армии. Дважды мне предлагали выйти в соседнюю комнату, чтобы продумать предложение Ставки. После каждого такого «продумывания» приходилось с новой силой отстаивать свое решение. Убедившись, что я твердо настаиваю на нашей точке зрения, Сталин утвердил план операции в том виде, как мы его представили.