— Понял, понял. Надо хорошенько обдумать все и человека подобрать особенного, правильно говоришь. Может, из тысячи один подойдет. Но ты, Михаил, забудь о нашем разговоре, и чтоб ни одна душа о том не знала.
— Как скажешь. Ты у нас в канцлерах ходишь, командуй.
— Да никак обиделся? Зря, братец, зря. Для твоей же пользы советую, добра желаю. Забудь нашу беседу. И, упаси Господи, не заикнись кому про семейство то. Слышишь?
— Как не слышать, — вздохнул Михаил Петрович, — пойду я, однако…
По всему было видно, что он обиделся на брата, который ухватился за его подсказку спровоцировать прусского короля, а теперь сам будет заниматься этим делом, и, в случае благоприятного исхода, все лавры достанутся ему одному. С другой стороны, он прав, игра опасная, тонкая, недолго и шею сломать. Михаил Петрович направился к дверям, но брат забежал вперед, удержал.
— А по рюмочке? За приезд. Сейчас распоряжусь…
— Извини, Алексей, время вышло, спешу на другую встречу, — Михаил Петрович бросил взгляд на большие напольные часы в углу кабинета, — пора.
— Погоди еще минутку. Теперь у меня вопрос есть. И тоже непростой. Какие дела у тебя с масонами? Донесли мне, будто бы ты в ложу к ним вхож. Али не так?
Бестужев–старший дернулся, словно чем острым в спину кольнули, слегка побледнел, крутанул головой.
— Ну, не ожидал! Честно признаюсь, не ожидал. Научились вы тут кой–чему, шустро работаете.
— Да уж как можем в землю рожей. Не все ведь щи лаптем хлебать. Пост у меня таков, обо всем знать положено. А я и не удивился, когда проведал про ложу ту. Любишь ты сызмальства тайны разные, ужом сквозь самую малую щелку пролезть, проползти, — он сделал волнообразное движение рукой и хитро сощурился. — Расскажи мне как брату, а не как канцлеру, пока не поздно. Вы у меня, как муравьи на ладошке, все на виду.
— Чего ж говорить, когда и так обо всем знаешь, — Михаил Петрович полез в карман за погасшей трубкой, сунул ее в рот, пососал и, решившись на что–то, твердо ответил, — нет, Алешенька, прости меня, но то вопрос мой личный, до государственных дел касательства не имеет. Ничего тебе рассказывать не стану. Слово дал.
Алексей Петрович отошел в сторону от брата, не сводя с него настороженного взгляда, понял: не скажет. Хоть пытай, толку не будет. Их порода, бестужевская, тверда, как кремень. Лучше действовать добром, лестью, но силой ничего не добиться, и переменил тон:
— Не серчай на меня, Мишенька, не держи обиды. Хорошо, что мне о том известно стало, а не тому же Шувалову. Тайных обществ на Руси издавна не любили, не мне тебе говорить, сам знаешь. Но ведь и я не без умысла спрашиваю про ложу, свел бы ты меня с нужными людьми.
— Зачем они тебе? — хмуро спросил Михаил Петрович, недоверчиво оглядывая брата. — Туда первого встречного не принимают.
— А я разве первый встречный? Брат твой, как–никак, чин немалый имею. Замолвишь словечко? — елейным голосом заговорил Алексей Петрович с братом, зная, что только так можно убедить его.
— Не шутишь? Я, конечно, спрошу, но дело серьезное. Клятву давать придется. Опять же не скрывать ничего от собратьев… Гляди… Подумал бы сперва.
— Чего думать? Каждый день только этим и занят: все думаю да думаю. Введи в ложу.
— Хорошо, спрошу о тебе, но теперь уж ты мне слово дай, что дальше этого кабинета разговор наш не пойдет.
Алексей Петрович неожиданно визгливо засмеялся, пробежался из конца в конец просторного кабинета и шутовски, с насмешкой ответил:
— А вот тут ты мне приказать не можешь! Нет у тебя такой власти, чтоб российскому канцлеру приказы отдавать! Нет и все тут. — Потом посерьезнел и, переменив тон, добавил. — Никаких слов тебе давать не стану, но тайны хранить умею. И свои, и чужие. Жду тебя в конце недели в это же время, а пока прощай. И у меня дела имеются, — и с полупоклоном открыл перед братом дверь кабинета, и долго смотрел ему вслед, как тот, чуть сутулясь, опустив плечи, не оглядываясь, шел по полутемному коридору.
19
Большое и красивое село Холмогоры, что раскинулось по берегу Северной Двины, неподалеку от славного города Архангельска, в последние годы оказалось как бы отделенным от внешнего мира: на всех подъездах к нему стояли крепкие заставы и заворачивали случайных путников, предварительно занося их имена и прозвания в специальную книгу. Если там оказывались фамилии иностранных путешественников, которые к тому же не могли объяснить причину своего появления в столь глухих местах, то сведения о них через несколько дней уже оказывались в сумрачном кабинете графа Алексея Петровича Бестужева—Рюмина. Но подобное случалось редко, и канцлер знал наперечет всех иностранцев, что пытались пробраться незаметно в дальние Холмогоры. А интерес к сему скромному селу проявляли практически все соседи и особенно недруги Российской империи.
Дело в том, что с июля 1744 года в Холмогорах помещалось несчастное семейство младенца–императора Ивана Антоновича вместе с членами его семьи из Брауншвейгской фамилии. Там жили мать свергнутого императора Анна Леопольдовна, его сестры Екатерина и рожденная в ссылке Елизавета, братья Петр и Алексей, появившиеся на свет уже в заключении и ни разу в жизни не видавшие старшего, царственного своего брата. В марте 1746 года, после рождения сына Алексея, мать их, Анна Леопольдовна, скоропостижно скончалась; и все четверо детей остались с отцом Антоном—Ульрихом, который вообще никогда не претендовал на русский или какой–либо другой престол. Охраняли пленников полторы сотни солдат во главе с двумя полковниками.
При Иване Антоновиче жил, ни минуты не спуская с него глаз, майор Миллер. Командовал караульной ротой полковник Вындомский, но майор мог и не выполнить его приказ, если не считал нужным. Те пять последних лет, что Миллер провел с глазу на глаз с принцем Иваном Антоновичем, были самыми ужасными в его жизни. Вместе с майором жила и его жена, которой так же отводилось лишь четверть часа на прогулки в закрытом дворике, и то, когда он убедится, что узник крепко спит. При том строжайше запрещалось выходить за стены крепости. Миллер не мог даже мечтать сходить с женой даже в гости к сослуживцам, а уж о приеме у себя кого–либо, то и совсем было из области несбыточных фантазий. Никто из солдат никогда не видел в лицо самого принца, а на непредвиденный случай в специальном ларчике хранилась стальная маска с прорезями для глаз, рта и носа, застегивающаяся на крепкий замок. Согласно особой инструкции, майор Миллер должен был, не взирая на опасность для собственной жизни, охранять жизнь пленного царевича от любых посягательств. В крайнем случае, умереть вместе с ним, но не дать тому выйти на свободу.
Иван Антонович был уже подростком, но плохо представлял, кто он такой и почему находится постоянно в закрытой наглухо комнате. Он не помнил лиц ни матери, ни отца, но твердо помнил их слова о том, что он законный российский император по своему высокородному рождению, и лишь злые люди отобрали у него власть обманом. Майор Миллер от нечего делать, в шутку, начал учить того грамоте по Евангелию и был вскоре несказанно удивлен его успехами: через пару месяцев царевич не только бегло читал, но и произносил наизусть целые куски из понравившегося ему текста. Потом были Апостол, жития святых. Библия. Иных книг Ивану Антоновичу давать не полагалось.