Синагога и улица - читать онлайн книгу. Автор: Хаим Граде cтр.№ 61

— Он человек неплохой и, главное, здоровый, знающий, как наслаждаться жизнью. Молится ли он и соблюдает ли законы кошерности, меня не интересует, — отвечал Гавриэл.

В один майский день Годлу Виленчику надо было подъехать в город. Надзирать за сельскохозяйственными работами он оставил молодого Раппопорта. На обратном пути Виленчик остановил свою бричку возле лавки реб Аврома-Абы Зеликмана. С кнутом в руке огородник вошел туда и искренне поприветствовал хозяина, уверенный, что разведенный раввин осыплет его похвалами за его добрые дела.

— Это я — крестьянин, выращивающий картошку! У меня ваш ученик учится быть хорошим агрономом. Из свинячьего хвоста штраймл не пошьешь, но с листом Геморы можно научиться и лапшу лепить. В скором времени Гавриэлка будет разбираться в этой работе лучше всех иноверцев и иноверок, которые годами работают у меня. Этим летом, ребе, покупая у меня овощи, вы будете знать, что в этом есть и труд вашего ученика, которого вы послали в мои поля.

— А как он ведет себя у вас? — спросил реб Авром-Аба так, будто действительно посылал своего ученика к Годлу Виленчику.

— Он ведет себя и чувствует себя у меня, как у Бога за пазухой. Шиксы ссорятся между собой из-за него, а их парни, которые в подметки ему не годятся, от зависти жуют прошлогоднюю солому, — рассмеялся Виленчик и тут же спохватился, что сболтнул лишнее. — Да кому какое дело, как он себя ведет? Он приносит пользу мне, и я ему тоже принесу пользу. Он еще будет хорошо зарабатывать.

Увидав, что лавочник-святоша недружелюбно молчит, Виленчик на мгновение застыл в растерянности с кнутом в руке: вот так с ним расплачиваются за его любезность? И он еще громче рассмеялся, будто назло разведенному раввину.

— А если Гавриэлка — сын хасида Шлойме-Залмана Раппопорта, он что, должен положить зубы на полку? Или бежать от девки, как черт от ладана? Ха-ха-ха.

Лавочнику стало противно от этих речей, как будто у него в лавке повесили сырой коровий бок из некошерной мясной лавки. Тем не менее он продолжал молчать, пока наглец не ушел. Тогда он поспешно бросился закрывать лавку, как будто вдруг вспомнил, что сегодня малый Судный день и он должен идти на чтение слихес. Еще когда реб Авром-Аба Зеликман только узнал, у кого работает его ученик, ему это не понравилось. Но пока у него были только подозрения, разведенный раввин хотел избавить мать Гавриэла от страданий, причиняемых тем, что она будет требовать от сына нечто, чего тот не захочет выполнить. Теперь же реб Авром-Аба не видел иного выхода, кроме как тут же пойти к вдове и предупредить ее, чтобы она забрала сына из нечистого места. Если он не найдет ее дома, то оставит записку, чтобы она безотлагательно пришла к нему.

Вдова Раппопорт и ее дочь были дома. Обе почему-то выглядели сильно подавленными. Реб Авром-Аба не заметил этого и заговорил набожным и глухим голосом, как будто из глубокого колодца. Он говорил, чтобы мать немедленно забрала своего сына от солтанишкинского огородника. Судя по тому, что он узнал сегодня, ее сын там в плохой компании. Речь идет не только о том, останется ли Гавриэл сыном Торы, но и о том, не сойдет ли он, находясь среди распущенных людей как мужского, так и женского пола, полностью с пути истинного. Ее сын — молодой, неопытный парень. Опасность велика, очень велика. Как бы он не запутался и не натворил дел, которые станут позором и для него самого, и для его семьи. Единственный выход в том, чтобы мать написала своему деверю в Латвию и попросила, чтобы тот вызвал племянника к себе как можно быстрее. И реб Авром-Аба, говоривший на этот раз дольше обычного, подытожил:

— Мой долг по отношению к вашему покойному мужу и моя ответственность по отношению к вам — предупредить вас, пока не стало слишком поздно.

Басшева не знала, о чем сожалеть больше и в первую очередь — о том, что рассказал ребе, или же о том, что она рассказала ему после этого: сегодня утром, когда Гавриэл ушел в Солтанишки, а они с дочерью остались дома, ее будущая свояченица прибежала с плачем: арестовали ее младшего сына. Родители до сих пор не знали, и Асна тоже долгое время не знала, что ее жених водит дружбу с коммунистами. Говоря это, Басшева заламывала руки.

— Но мой Шлойме-Залман лучше всех понимал, что, если Гавриэл станет агрономом и будет работать с земледельцами, он начнет подражать им и в дурных вещах. Шлойме-Залман раньше всех разглядел, с какого рода парнем собирается связаться Асна. Поэтому-то он и попросил ее выйти замуж за молодого человека, посвятившего себя изучению Торы. Мой муж хорошо знал, как далеко могут зайти наши дети, лишившись его надзора.

Дочь сидела на стуле скорчившаяся, бледная, растрепанная. Она все время молчала, разгневанная на своего Мулика, разрушившего их счастье. Теперь же она вскочила с криком «мама!» и выбежала из комнаты. Из-за боли в сердце Басшева осталась сидеть. Она молча качала головой, как будто вернулись дни траура. Разведенный раввин тоже остался стоять, строгий и помрачневший, засунув ладони в рукава, как год назад в этой же самой комнате, когда он вышел от больного и сказал, что смертельно больного, знающего о своем состоянии, не следует утешать лживыми словами о том, что он еще выздоровеет.

10

Вдова Раппопорт поседела еще больше с тех пор, как ее сын уехал к своему дяде в Латвию, а дочь с Муликом Дурмашкиным — в Париж, после того как его богатые родители вытащили его из тюрьмы.

Басшева во всем слушалась лавочника Зеликмана. Настолько она верила в то, что все, что он предсказывает, осуществится. Если бы она еще раньше прислушалась к его совету не препятствовать сыну ехать в Латвию вместе с дядей, ей бы потом не пришлось делать все возможное и невозможное, чтобы ее деверь Борух-Исер согласился взять его к себе и чтобы Гавриэл согласился к нему поехать. Деверь либо на показ, либо действительно раскаялся в своем прежнем предложении, а сын настолько привязался к солтанишкинскому огороднику Виленчику и его компании, что его никак нельзя было от них оторвать. Только любопытство, желание посмотреть имение дяди и его дочерей, а может быть, и слезы матери в конце концов заставили Гавриэла согласиться уехать.

С дочерью Басшевы дела развивались в прямо противоположном направлении. Асна ни на мгновение не допускала, что не поедет со своим Муликом. Она вообще не прислушивалась к матери. Поэтому мать постоянно бегала к реб Аврому-Абе. Ведь этот парень коммунист, говорила она ему. Отец Асны скорее отказался бы от дочери, чем согласился на то, чтобы она связалась с таким молодым человеком, да еще и поехала бы с ним за границу. Ее Шлойме-Залман всегда носил рану в сердце из-за того, что его дети от первой жены оторвались от него и остались в России. Так как бы он посмотрел на такое поведение своей дочери? Реб Авром-Аба отвечал на это, что как бы отец на это ни смотрел, он бы ничего не добился от дочери. Кроме того, по здравом размышлении можно прийти к выводу, что, если бы ее жених был настоящим коммунистом, вряд ли его родителям удалось бы освободить его, дав взятку полицейским. Даже величайшие адвокаты не смогли бы вытащить его из тюрьмы, делай он у красных что-нибудь действительно серьезное. Ясно, что он ничего не успел натворить, кроме того, что водил компанию с левыми. Поэтому, раз его родители довольны, что он уедет за границу, чтобы снова не попасть в тюрьму, и даже обещают содержать его вместе с женой, Басшева должна на это согласиться и только потребовать, чтобы жених и невеста поженились до отъезда по закону Моисея и Израиля. Разум подсказывает, что и родители жениха с этим будут согласны. А потом Басшева только удивлялась, как это реб Авром-Аба все правильно рассчитал и предвидел, стоя в своей лавке, склонившись над святой книгой. Родители Мулика, точно так же, как и мать Асны, потребовали, чтобы жених и невеста поженились до отъезда. Спешно была поставлена хупа ^[196]. Во время прощания на вокзале мать Мулика, толстая, большеголовая, коротко подстриженная еврейка, обхватила своими мясистыми руками невестку и едва не переломила ее, как тонкую веточку.