Мне ли не пожалеть… - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Шаров cтр.№ 19

23 июля 1931 г. Церковь преп. Антония Печерского. Проста, аскетична, временами даже сурова. Голоса звучат торжественно. Кажется, люди, наконец представшие перед Богом, и не могут петь иначе.

31 июля 1933 г. Церковь муч. Иакинфа. Хор сливается и с Волгой, и с заволжскими лесами, лугами, в то же время бесспорно и спокойно главенствуя над ними. Уверенно подчинив себе окружающее пространство, церковь почти отвесно взметнулась ввысь. Во всем этом огромная мощь, но есть в ней и легкость, хор в итоге звучит не тяжело, наоборот, он полон любви, ласки и снисхождения.

25 августа 1933 г. Церковь муч. Фотия. Хор сохранил все пластические и пространственные ритмы крестовокупольного храма. Есть почти мистическое ощущение одновременного движения вверх, от людей к Богу, и от Бога вниз, к людям, сначала к куполу, а от купола – к центральной точке. Там – начало, вернее, конец библейской лестницы, связывающей небо и землю.

6 июня 1935 г. Церковь преп. Симеона. Ставя ее, Лептагов требовал как можно больше напряжения в том, как хор шел от голоса к голосу, и сам он, строя композицию, стремился к предельной динамике, особенно в венчающей, наиболее приближенной к Богу части. Идущие же по стенам фрески, наоборот, повествовательны, каждый исповедуется не спеша, медленно и обстоятельно.

13 июня 1935 г. Церковь муч. Ермия. Маленькая, скромная до убожества часовенка. Неприметная, будто вкопанная в землю банька. Поет ее хор во много тысяч голосов, и молитва каждого хорошо различима. Как это удалось Лептагову, понять трудно».

Список этот легко длить и длить. Но какие бы храмы Лептагов ни строил – готические соборы, то ли устремленные ввысь, то ли из последних сил тянущиеся и тянущиеся к Богу, или церкви, словно прячущиеся от Господа, как пехота, припадающие к земле, использующие любую ложбинку, чтобы схорониться от карающего меча, как та же пехота, зарывающиеся в землю, уходящие в катакомбы, будто снова вернулись времена первых христиан, – из каждого возносилась молитва Господу. А ведь это были те годы, когда храмы на Руси лишь разрушали. Причем как Лептагов их ни разубеждал, многие из его хористов были самыми активными участниками этих акций. Они свято верили, что у единого Бога и храм может быть только один, и, если люди хотят, чтобы Господь их услышал, он, этот храм, должен быть построен, возведен от фундамента до креста, венчающего купол, из человеческих исповеданий, а не походить на прежние – рукотворные, будто идолы. Они взрывали старые церкви и с не меньшей страстью возводили свои, новые, так же не ведая сомнений, как некогда иконоборцы, рубившие образа святых.

Еще в первый год работы с хором в Кимрах, когда Лептагову вдруг снова показалось, что власть его недостаточна, чтобы возвести из них то, что он задумал, он, стравливая хористов, стал пускать одни и те же покаяния то на алтарь, ризницу или, там, купол, то без всякого перерыва и без каких-либо объяснений выкладывал из них попираемый ногами пол. Вообще же он все меньше вникал в детали того, что они пели, все меньше их понимал, теперь он лишь подгонял их голоса, обтесывал их, как камни. Между тем хористы и без его участия расходились дальше и дальше, и уже даже в малой степени не могли охватить того, что он из их голосов строил. Они и не пытались это сделать. Все-таки то, что они были частью целого и каждая часть была ему, Лептагову, необходима, останавливало их, удерживало от попыток расправиться друг с другом. Они видели, что он специально провоцирует новые и новые конфликты, так что они ненавидели не только друг друга, но и его. Он словно нарочно сеял вокруг себя ненависть. Лептагов знал это за собой, и иногда ему хотелось, чтобы они знали, что он и сам себя боится.

Когда Лептагову удалось поставить из них первый храм, они ликовали, они поверили, что Господь над ними смилостивится. Но сам он тогда, едва закончив, не подождал и часа, сразу же его уничтожил, и страх этого в них остался. С тех пор они поняли, что всецело в его власти, во власти человека, который, похоже, их совсем не любит, которому ничего не стоит разрушить их отношения с Богом. Правда, позже это уже не было так остро. Он строил храм за храмом, бывало, что и по нескольку штук в день, иногда он забавлялся, словно ребенок, наконец получивший свободу.

Сначала ему не хватало власти, и именно поэтому он так себя с ними вел, поэтому никого и никак не готовя, поднимал их из грязи в князи и снова низводил на самое дно. Он ждал, что они станут перед ним пресмыкаться, выпрашивать, молить себе место поближе к Богу и к небу, и одно время это в самом деле было, но скоро сошло на нет. Им, в сущности, стало все равно, на что шли их раскаяния, главное, что они были частью, кирпичиком храма, а каким – есть ли разница?

Всякий год, стоило начаться летним спевкам, они день за днем шли к нему со всей России, шли, когда поодиночке, когда группами, и каждому, каждой исповеди он должен был найти в храме свое место. Это была его работа, и он знал, что только ради нее он и терпим. Жизнь менялась в стране очень резко, но, кто бы ни приходил тогда к власти в Москве, эту его охранную грамоту уважали все. Он понимал, что и дальше будет свободен в том, что касается хора, если в свою очередь не станет выходить за его рамки. С чисто композиционной стороны это всякий раз была, конечно, совершенно потрясающая задача – построить из их исповедей храм, построить от котлована до креста на куполе и колокольного звона. Впрочем, дело облегчалось тем, что с тех лет, с каких он себя помнил, он никогда не сомневался, что у каждого голоса в самом деле есть его, и только его, место в этом мире. Человеку дано прожить лишь свою собственную жизнь.

За несколько лет работы он прошел едва ли не все архитектурные школы, постепенно утверждаясь в мысли, что рожден он, в сущности, именно для того, чтобы быть строителем. Действительно, самые сложные задачи, которые перед ним стояли, когда он ставил свои церкви, были из этого «строительного» ряда. Дело в том, что, как рождается новая душа и ничего не нарушает ни в мире, ни в отношениях человеческого рода с Богом, Он принимает ее, и хранит, и слышит ее молитвы, так и лептаговский храм должен был быть завершен, достроен и в то же время, будто живое существо, всегда и для всех быть открытым, расти. Каждая душа, каждый голос должен был знать, что он зван здесь и желанен.

Сначала Лептагову все это было трудно, и нередко, когда он ломал старый храм и на том же месте начинал возводить новый, связано это было единственно с тем, что пришли новые голоса и он не знал, что с ними делать. Он не говорил это хористам, но это правда. Довольно рано он пришел к пониманию того, что хорошо бы, чтобы храм вообще не стоял на земле, а был над, висел или парил – это уже как угодно – над рекой. Праведная душа после кончины человека отрывается от тела и летит, поднимается в рай к Господу, где всем находится место, так должно было быть и с его храмом, но главное, живя на земле, стоя на ней обеими ногами, они никогда не помнили и не хотели помнить о Господе, теперь же они обратились к Нему. Пускай они пошли к Нему лишь потому, что чаша греха их переполнилась и они обречены. То есть они узнали, что живые мертвецы – весь этот город, весь этот народ, и у них остался последний шанс, душа их должна отделиться от тела и, вознесясь к Господу, молить Его о прощении.