Рубиновая верность - читать онлайн книгу. Автор: Светлана Лубенец cтр.№ 24

Сначала мы пили чай. Потому что традиция. Гости всегда пьют чай или плотно едят, исходя из договоренности или гостеприимства хозяев. Я решила, что чрезмерное гостеприимство на первых порах может только навредить, а договоренность у нас была исключительно на предмет занятий историей, поэтому загодя выставила на кухонный стол вазочку с печеньем и парадные чайные чашки с золотыми густохвостыми птицами.

Нервно забрасывая в рот печенье за печеньем, Саша рассказывал моему декольте о том, какой необычный африканский чай он пил недавно в гостях:

– Представляете, Риточка, это и не чай вовсе, в смысле… не листовой, а побеги какого-то растения… а будто бы чай… а действие его такое тонизирующее, что…

Он еще долго рассказывал про разные виды чаев и их воздействие на человеческий организм, а я чувствовала, что мой самый рядовой напиток уже тонизировал его до такой степени, что куда до него африканскому. Сашины щеки порозовели, глаза сверкали, а вазочка мгновенно опустела.

Шаря рукой по пустому дну емкости, только что до краев наполненной печеньем, преподаватель истории спохватился, покраснел уже всем лицом и жалко спросил:

– Это что… я… все съел?

– Не хотелось бы вас расстраивать, – улыбнулась я, – но так оно и есть.

– Простите! – Саша прижал обе руки к груди, и я видела, что он расстроился так, будто сжевал не печенье, а как Робин Бобин Барабек – скушал сорок человек.

– Бросьте! – рассмеялась я. – Может быть, вы голодны? Я могу покормить. У меня холодная картошка есть и сосиски. Хотите?

– Даже не знаю, – смутился Саша. – Не то чтобы хочу, но… словом… я сейчас…

Он выскочил в коридор, принес оттуда свою элегантную сумку на длинном ремне, достал из нее темную пузатую бутылку и сказал:

– Вот… тут… я принес… Вы не думайте, это хороший коньяк… Может быть, за знакомство, а? Ну… в смысле… более тесное…

– Тогда уж точно надо греть картошку, – отозвалась я. – Не знаю, принято ли закусывать ею коньяк, но ничего другого у меня нет.

– Так вот тут у меня еще… – Он запустил руку в глубины своей сумки и вытащил коробку конфет под названием «Грильяж».

Я ободряюще улыбнулась. «Грильяж» я любила. Он угадал.

В общем, мы съели всю картошку, сосиски и весь мой стратегический запас в виде двух банок консервов «Скумбрия в масле». Потом доели завалявшиеся кусочки колбасы «Диабетической» и сыра «Костромской», который позавчера совершенно напрасно показался мне засохшим. Выпили Сашину бутылку коньяка, заедая его «Грильяжем» из коробки. После этого я пошарила по шкафчикам и вытащила на свет остатки какого-то вина. Вино пошло туда же, куда и все предыдущее. Догрызая последнюю конфету, Саша наконец почувствовал себя давним моим приятелем. Именно на этих правах и в благодарность за обильный ужин он позволил себе пожать кисть моей руки. Поскольку я не отреагировала на это как на фамильярность с его стороны, преподаватель очень смело встал с насиженного места и притянул меня к себе. Я не сопротивлялась, поскольку именно на это и рассчитывала.

Саша шептал мне, что я сразу ему понравилась, что я женщина его мечты, та, которую он ждал всю жизнь. Судя по всему, ему казалось, что он допускает меня к исповедальному откровению, чем я должна гордиться, поскольку мне будет что впоследствии рассказывать детям. Похоже, он был уверен, что произносил речи, которые я никогда в жизни еще не слышала. Бедный Саша не знал, что у меня был Ленечка, который уже сказал все приличествующие подобной ситуации слова. Я, стараясь не разочаровать, слушала очень внимательно, вовремя вздыхала и дарила ему поцелуи, в которых он должен был почувствовать, как мне казалось, большую с моей стороны благодарность по случаю такого необыкновенного везения от его приобретения.

Очень скоро преподаватель истории Сычев Александр Демьянович переехал ко мне. После переезда словесные восторги мало-помалу иссякли, чему я была только рада. Внимать им после фантазийных признаний Ленечки было все равно, что после любовной лирики Лермонтова слушать песни прыщавого тинейджера из подворотни. Я соглашалась это делать только потому, что чувствовала: Саша меня по-настоящему полюбил. Он заваливал меня цветами, «Грильяжем» и «Белочкой», какими-то шарфиками и заколками для волос, а также дорогими вещами. С каждой зарплаты покупал какой-нибудь милый пустяк или золотые украшения. Ради особо затейливых серег я вынуждена была даже проколоть дырки в ушах.

Мне казалось, что в недалеком будущем я тоже смогу полюбить его. А если и не полюблю, как не смогла полюбить чудесного человека Ярика Миргородского, то буду жить просто спокойной, почти семейной жизнью, как живут тысячи и тысячи женщин. Может быть, заведу ребенка, а тогда уж заодно и выйду замуж за его отца.

В моей квартире Саша поначалу чувствовал себя очень скованно, спрашивал разрешения даже на то, чтобы включить телевизор или вымыть голову шампунем, который стоял на полочке в ванной. Потом постепенно раскрепостился. На раскрепощение ему понадобился чуть ли не год, ну а как только он минул, преподаватель истории посчитал меня собственностью, данной наконец в полное владение. Он начал предъявлять ко мне свои требования. Раз уж в основном он зарабатывает для нас обоих неплохие деньги преподаванием, репетиторством и еще чем-то, чего мне и знать не положено, а также изо всех сил еженощно доказывает мне свою любовь, то мне необходимо строго-настрого усвоить следующее:

а) к его приходу на обеденном столе должен стоять суп, уже налитый в глубокую тарелку по самую золотую каемочку (не больше и не меньше!), а слева (непременно слева!) должны лежать три кусочка хлеба строго одного размера;

б) в ванной на плечиках должен аккуратно висеть приведенный в полный порядок домашний спортивный костюм со свежевыглаженной футболкой;

в) носки, трусы и прочее белье должно лежать в шкафу на отведенных для этого местах и в таком количестве, чтобы он всегда знал: чистого белья много;

г) на ночь он пьет исключительно молоко, а по утрам растворимый кофе из банки с темно-синей крышкой;

д) он не любит, когда на расческах остаются запутавшиеся в зубцах женские волосы, когда по квартире раскиданы мелкие вещи; когда сильно пахнет лаком для ногтей; когда я много говорю и с шумом втягиваю в себя макароны.

Когда нарушалось какое-нибудь из этих неписаных правил, Саша гневался и кричал, что он не так уж много от меня просит в ответ на то неизмеримо большее, что он для меня делает. Какое-то время я тоже так считала и старалась выполнять его требования. В самом деле, что мне стоит отрезать от круглой буханки три одинаковых кусочка хлеба? От тех кусков, которые волей-неволей получаются большего размера, можно отсекать лишнее и выбрасывать. Или съедать самой, когда он не видит. Или отдавать птицам. А макароны! Так ли уж красиво втягивать их в себя с шумом? О запутавшихся в расческах волосах я уж и не говорю.

С течением времени количество этих неписаных правил все увеличивалось и увеличивалось. Мне стало казаться, что Саша однажды их все-таки запишет на гербовой бумаге, заставит меня поставить под ними свою подпись и заверит сей документ у нотариуса.