– Ты, ептыть, иди туда, там я сушину завалил, притащи ее.
Витя осторожно пошагал в указанном направлении. Медведи окружали его, стараясь зайти сзади, он чувствовал их затылком. Кое-как найдя сушину, подхватил ее под мышку и потащил, сучья щелкали, ломаясь, медведи вроде разбежались от шума. Челдон уже развел огонь, который весело перебегал с сука на сук, подлизывая толстые чурбаки, грея безмятежно спящего Леху и разгоняя образы страшных медведей за спиной.
– Ага, бросай тут, ночи в июне холодные нонеча, все сгорит. Ептыть, ты чай бушь или чо, водку? Так лучше всего водка с чаем. Давай-ка черпни воды в котелок, – Валера передал Вите закопченную посудину.
Витя зашел в темную воду, черпнул, принес. Вскоре вода зашипела на стенках котелка, потом зашумела и, наконец, забурлила.
– Ну вот, давай, будем, – Валера заглотнул из горла водки и с удовольствием потянул горячущий настой трав. Витя сделал то же самое. Водка обожгла горло, чай обжег язык, но все это разлилось благостью внутри, стало спокойно и радостно. Он откинулся на спину, открыл глаза, и в расширенные зрачки волной вкатилось северное небо, усыпанное звездами, без Млечного Пути, который в этих широтах, да еще в июне, редко увидишь.
Наутро, проснувшись и удивившись, что так и отрубились без палатки и спальников прямо у костра, попили чай, согретый челдоном, который уже копался в моторе.
– Ох, ешкин кот, свеча посыпалась. Ну, ничо, щас мы ее, – бормотал Валера, что-то закручивая и откручивая. Потом обмотал веревкой маховик, дернул, мотор чихнул и застрекотал – сначала одиночным кашлем, потом все быстрее и быстрее. – Ну вот, ептыть, а вы сдрейфили. Сидай, поскакали.
Вишерка петляла, как пьяный заяц. Повороты следовали один за другим, казалось, им нет конца. Где-то через несколько часов такой езды неожиданно впереди из-за крутого берега показались следы человеческого бытия: ржавый трактор, остов баржи, торчащий посреди реки, который Валера с лихостью обогнул, серые полуразрушенные домики, лодки у берега.
– Чусовской, – пояснил Валера. – Оттуда уж почти все уехали, немного осталось. Кто браконьерит, кто рыбу сеткой берет, тем и живут. Человек пять точно осталось. Раньше-то тут огромный поселок был. Я по малолетству с батей сюда за продуктами ездил летом. Тут продукты были баские, не то, что у нас в Вижаихе. Тогда военные еще стояли, бомбу каку-то взрывали. Но давно, я еще угланом был, батя рассказывал. Потом зона была, лес валили, а щас все сдохло.
«Бомба, – подумал Витя, вспомнив человека из Джусалы. – Зачем им бомба? Какая там бомба, как мы ее достанем? А если она рванет по дороге?»
Ответов не было, челдон Валера мало что знал об этих вещах. Он весело курил за румпелем стрекочущего мотора, иногда подпинывая бак с топливом. Вторую канистру давно туда вылили.
Леха тоже увидел это и спросил:
– А обратно ты как? Бензин кончается.
– Да как всегда, ептыть, по течению на шесте. Течение-то вниз! – насмешливо сказал Валера, удивляясь непониманию городских. – Вона, глядите! – он указал пальцем на левый берег, там виднелись совсем разрушенные редкие дома. – Это деревня была, Семисосны. Там щас эти поселились, как их, ептыть, отшельники, что ли, короче, монахи каки-то. Крест поставили, молятся то ли Иисусу, то ли голове сушеной, у них даже баба есть, тоже монахиня, наши бабки в деревне всяки страхи про них рассказывают.
Река начала петлять еще бойчее, по бокам появились заросшие осокой разливы. Справа возникла серебристая лента рукава. Челдон направил лодку туда. Пройдя по рукаву немного, ткнулся в берег, заглушил мотор. Витя и Леха удивленно посмотрели на него.
– Всё, паря, приехали, ептыть. Там дальше, в километре, озеро, а я на Ларевку завернул. Тут до Васюков идти километров двадцать с гаком, а по другому берегу не дойти – болота, ептыть, да и Артамон там, на Банях, появляется. Я с Артамоном не дружу.
– Что за Артамон?
– Да я сам толком не знаю, ептыть. Появился тут, бабки грят, леший, жил тут один леший, Васька, типа Екатерины царицы сын – дак, мол, это евойный сын. Мужиков запутывает, охотиться не дает, сети рвет. Я его не видел сам, но батя говорил: не связывайся. Ну вот, ептыть, туда пойдете – и до Васюков дойдете. Там и рыбалка знатная, и косачи сидят в достатке. А я домой.
– А бомбу где рванули? – осторожно спросил Витя, от растерянности из-за потери проводника чуть не забыв самое главное, зачем они сюда ехали.
– Так там, у Васюков, и рванули. Там малое озеро, вода чистая, как слеза, батя был, рассказывал. Рядом где-то, я-то не был, но найдете, от Васюков километра три, ептыть. Но я бы не ходил туда, там Артамон все время и появляется, страшный, как черт. Порыбальте в Васюках, там избушка осталась, перекантуетесь. А то сгинете вы на взрыве у Артамона на мушке. Тута власти нет – тайга, ептыть.
С этими словами челдон Валера оттолкнулся от берега шестом, помахал рукой и, не заводя мотора, поплыл вниз по чистой и быстрой Ларевке, по пути распутывая удочку – видимо, в надежде порыбачить. Друзья остались на диком берегу, имея в наличии дробовик, восемь банок тушенки, пару пачек макарон с гречкой и складной нож.
– Ну что делать будем? – обреченно спросил Леха окружающую природу. Из всего многообразия растений, насекомых и невидимых млекопитающих ответить ему мог только Витя, который изучал карту, положив рядом компас.
– Видимо, мы здесь, – ткнул он нерешительно пальцем в обширный зеленый цвет на карте, – значит, нам надо идти на север.
И они пошли. Лодку бросили примерно через два километра, тащить ее было очень тяжело. К вечеру, еле волоча ноги, вышли к огромному водному пространству, противоположный берег был виден, но на север воде не было конца и края.
– Озеро, – переводя дух, предположил Витя. Леха упал на траву навзничь, не снимая рюкзака.
– Озеро не озеро, жрать охота и полежать. А если лежать, то нечего будет жрать. Дилемма, однако! Давай: кто готовит, а кто за дровами?
Бросили монетку. Вите выпало идти за дровами, Леха с удовольствием разлегся на траве. Топор был только маленький, но Витя сумел нарубить сучьев и приволок сушинку. С грехом пополам развели костер, изведя на это зажигалку и полкоробка спичек. Но огонь потихоньку отозвался на изможденное дыхание походников и весело затрещал сосновыми сучками. Леха уже принял водки, был бодр и весел, шутил невпопад, отвлекая Витю от мыслей о ночлеге. Палатку никто из них ставить не умел. Вскоре макароны с тушенкой были готовы, парни взялись за ложки, уплетая то, что в городе никогда бы даже не понюхали.
Неожиданно в ивняке что-то затрещало. Витя, перепугавшись, уронил ложку, Леха схватился за дробовик, от которого было мало толку, потому что он его не только не зарядил, но и из чехла не достал. Раздвигая ветки молодой ивы, к ним двигалось что-то черное, большое и страшное. Витя нащупал позади себя топорик, сжал рукоять так же крепко, как сжалось его яростно стучащее сердце. Из кустов вышел человек в черной хламиде в виде длинного платья, в черной шапке и с черной бороденкой, с большими черными глазами на осунувшемся лице. Глаза эти дико сверкали в языках костра, пальцы рук сжимались и разжимались. Человек был похож на жертву скуратовской опричнины времен Ивана Грозного, пока что не посаженную на кол. Он вышел к костру, упал на колени, отбил поклон выставившему перед собой топорик Вите и молвил: