Сердце колотится как бешеное. «Только бы успеть!» Он рывком распахивает окно, хватает медвежонка. Швыряет в солнечный свет, в детский гам, в хлопанье голубиных крыльев.
Поворачивается, складывает руки на груди.
– Итак, – говорит доктор, надеясь, что голос его не дрожит, – начнём с самого начала. Посмотрим-ка, чем я смогу помочь тебе и твоим друзьям.
Чудовища из сна (наблюдатель Шимун Врочек)
Няня ушла. Закрылась дверь, исчезла единственная полоска света, и тьма окутала детскую. Билли Головорез натянул на себя одеяло. Под одеялом было не так страшно. Под одеялом он чувствовал себя храбрым, как настоящий пират. Или хотя бы в относительной безопасности.
В гулкой темноте, где мерцающими пятнами плыли шкаф (днем он был бежевым с желтым жирафом), силуэт окна (синий, отсветы его лежали на полу детской), Билли чувствовал, что, кажется, зря не сходил в туалет еще раз. Писать хотелось так, что он сжал колени.
Да, можно было встать и пойти – мимо игрушек, разбросанных по ковру, мимо шкафа и игрушечной парты, открыть дверь и через коридор, минуя лестницу (там внизу мелькали голубые огни, и громкие голоса бубнили «привет, детка», «Кто заставил вас убить своего мужа, миссис Холл?»; няня, Долорес Романо, наверняка дремлет) в туалет. Там яркий свет, белый кафель, там безопасно. Возможно, там, свернувшись на коврике, он и уснет.
Потому что здесь, в темноте – Билли прислушался – могут водиться чудовища.
Точнее… Они тут точно есть.
Когда няня рассказывала истории перед сном, он чувствовал себя ироничным, взрослым и храбрым. Восемь лет, это вам не шутки. Это он уговорил Долорес, двадцатишестилетнюю пуэрториканку, рассказать страшную историю. Няня не хотела, но он пообещал два дня слушаться и не рассказывать маме, что Долорес потеряла его красную бейсболку. Долорес болтала по телефону, круглолицая, крепкая, красивая – и ее лицо вмиг постарело. Кажется, это был ее парень. Билли в свои восемь уже прекрасно понимал, что такое «моя девушка» и «ее парень». В тот миг, когда лицо Долорес постарело, «ее парень» исчез, испарился как дым от барбекю.
Только запах гари остался, въевшийся в рубашку.
Долорес после этого иногда запиралась в туалете и плакала. Он слышал сдавленные булькающие звуки, которые издавал кто-то, не очень похожий на Долорес, а после звук спускаемой воды в унитазе. Но это была она.
С тех пор она смотрела за ним спустя рукава. Нет, она «держалась», как говорит мама о соседке через два дома, у которой умер муж. Но теперь Билли мог не поужинать, а наестся хлопьев из коробки, а Долорес равнодушно сидела рядом, не шевелясь, словно кукла из витрины супермаркета.
Кажется, она была не здесь. Билли теперь не чистил зубы, просто мочил щетку и выдавливал пасту в сток раковины – из предосторожности. Но, похоже, это было лишнее. Долорес перестала проверять, влажная ли щетка, как делала раньше.
Няню сейчас волновало далеко не все происходящее в этом доме.
Но сегодня Билли попытался ее растормошить. Он испугался, что еще немного – и родная, привычная Долорес исчезнет, мама уволит ее, как уволила садовника, забывавшего подстригать розы. Кто заменит Долорес? Билли видел фильмы и знал, что няни бывают Совершенно Ужасные. Долорес была ничего. Ему нравилась Долорес.
И даже половина Долорес была лучше, чем пустота.
Временами с ней было действительно здорово. Как сегодня, когда он убедил няню рассказать историю. На пару минут ее лицо ожило, стало прежним – и Билли радовался, видя это, хотя предчувствовал, что если няня вернется до конца, он опять будет каждый день чистить зубы и завидовать друзьям, у которых няни засыпали под телек и болтали часами, позволяя делать, что душе угодно.
Эх. Прежняя Долорес – это было хорошо, но… Билли поежился. Темнота стала еще темнее. Зачем же было рассказывать настолько страшную историю?
Теперь он не может уснуть, потому что мочевой пузырь сжимается в горячую пульсирующую точку, а путь до туалета идет мимо шкафа. А за шкафом есть дверь в чулан, где хранятся вещи, которые нужно надевать в особых случаях – вроде дня рождения дурочки Нэнси или дедушкиных похорон. Там, в чулане, висит выходной костюм Билли – настоящая черная тройка, с жилеткой и клетчатым галстуком.
И теперь, если дверь чулана откроется… Билли замер, холодок пробежал по затылку и лопаткам. Если дверь откроется, там будет этот костюм – темный, как на похороны, с аккуратными лацканами и брюками с подворотами… А в костюме будет Другой Билли.
«Привет, Головорез», – скажет Другой Билли. – «Как твой мочевой пузырь?»
«Да, – скажет он, словно вспомнив хорошую шутку. – Ты ведь почистил зубы перед сном, шериф?»
Острая игла пронзила низ живота. Почему, подумал Билли в отчаянии, почему она рассказала эту историю? Я так смеялся… Сейчас ему было не до смеха. Волосы стали дыбом. На миг ему показалось, что на шкафу что-то есть. Какое-то Очень Темное пятно.
Не обманывай себя, подумал Билли Головорез. Ты знаешь, кто это.
Никакой Другой Билли не мог напугать его так, как эта история. Долорес рассказывала ее почти равнодушно, но в итоге увлеклась. Как раньше увлекалась историями о странном тонком человеке по прозванию Ключ Всех Дверей, с которым нельзя заключать договор, о Чужом Пупсе, обгорелом, оплавленном, с одним глазом и жестокой улыбкой, – Пупс служил судьей в историях о Чудовищах из Сна. Чужой Пупс был жесток, но справедлив. Там были еще разные чудовища – Князь Мерзких Пыток, Грязевая Жаба. Но хуже всех был Ватнаногг.
Если услышишь в темноте влажные, подволакивающиеся шаги – это он, говорила Долорес, глаза ее горели. Он похож на мягкую игрушку, знаешь, такую, серую, перетянутую веревками. Это мягкий динозавр… или, скорее, Годзилла – ты же видел Годзиллу в рекламе батареек? Такой смешной неуклюжий монстр. Только в рекламе он был выше небоскребов, а Ватнаногг – по пояс восьмилетнему ребенку, вроде тебя, Билли.
Но когда он идет за тобой, ты не смеешься. Любой смех осыпается с тебя, как листья с клена осенью. Шутки закончены. Ты слышишь эти шаги. Ватнаногг ходит, словно плюшевая игрушка Годзиллы, упавшая в воду – плюх, плюх, плюх. Влага, пахнущая тиной и болотом, сочится из его неуклюжего ватного тела, ты чувствуешь этот запах – и тебя чуть не выворачивает. Потому что это запах места, где были утопленники – не раз и не два. Взрослые и дети, и тот «голубок» из дома в конце улицы, что покончил с собой, утопившись в ванной. Билли слышал, как мама с отцом разговаривали… Его бросила «подружка», накрашенный латинос, и вот это случилось. Ужасно, сказала мама. Ужасно, что такое происходит. Да, сказал отец, ужасно, но разбитое сердце можно спрятать только под водой.
Не говори глупости, оборвала его мама.
Может, папа сказал по-другому, но Билли запомнил именно так. Может, он все выдумал? Мальчик стоял, полусонный, у лестницы, смотрел вниз, на огни телевизора, пляшущие на полу, и слышал голоса родителей. А потом зевнул и пошел в туалет, где яркий, такой, что больно, свет.