Второй, развернутый допрос Х. Г. Раковского проходил 4–5 марта. «Своими двухчасовыми показаниями сегодня (5 марта. – Авт.) Раковский вырос в центральную фигуру процесса», – писала болгарская газета «Зора».
[1558]
Христиан Георгиевич признал себя виновным в измене и подтвердил зафиксированные ранее в протоколах следствия «конкретные» сведения о своей связи с «троцкистами» и о шпионаже. Зная, что Н. И. Муралов расстрелян после суда над «параллельным троцкистским центром» в начале 1937 г., Раковский подтвердил две встречи с ним в Новосибирске, где тот работал, которые якобы должны были быть использованы для установления связей с троцкистским центром.
Вполне возможно, что обе эти встречи – летом 1932 и в начале 1934 г. – действительно имели место. Но свои показания о них Раковский смог повернуть так, что они исключали прямое обвинение в причастности к «троцкистским методам» борьбы.
[1559] Более того, Раковский сообщил, что, возвратившись в Москву весной 1934 г., он написал письмо Троцкому о безрассудности его тактики, о том, что жизнь страны была иной, нежели рисовали мрачные прогнозы оппозиции ранее.
[1560] Скорее всего, это письмо было вымыслом – в документации Троцкого нет никаких его отзвуков. Упоминание о нем, в свою очередь, представляло собой попытку поставить себя вне инсинуаций о террористических акциях «троцкистов».
Что же касается «шпионской деятельности», то «конкретные показания» об этом строились Х. Г. Раковским таким образом, чтобы их легко было опровергнуть и разоблачить при самом минимальном стремлении к установлению истины. Признав, что он вступил в связь с японской разведкой во время пребывания на международной конференции Красного Креста в Токио (теперь уже в сентябре 1934 г.!), он заявил: «Я вернулся из Токио, имея в кармане (! – Авт.) мандат японского шпиона». И далее: «Мы – авангард иностранной агрессии, международного фашизма, и не только в СССР, но и в Испании, Китае, во всем мире».
[1561] Совершенно понятно, что такого рода заявления подсудимого должны были вызвать самое пристальное внимание общественности, хотя, разумеется, дрессированный суд пропустил их мимо ушей.
Другие «конкретные» показания Раковского даже не нуждались в опровержении, ибо являлись нарочитой бессмыслицей. Он рассказал, например, что во время визита в Москву в мае 1935 г. премьер-министра Франции Пьера Лаваля его сопровождал журналист Эмиль Бюре, человек, близкий Раковскому по пребыванию в этой стране несколькими десятилетиями ранее, являвшийся теперь директором крупной газеты «Л’Ордр» (Бюре считался одним из наиболее информированных западных журналистов). Раковский встретился с ним в гостинице «Метрополь» и пытался якобы его убедить, что франко-советское сближение чревато опасностью превентивной войны со стороны Германии.
[1562]
Не требуется ни малейшего труда, чтобы убедиться в нелепости этого заявления не только применительно к 1935-му, но и применительно к 1938 году. Такого рода мотив просто не мог прозвучать в беседе двух опытных политических наблюдателей, для которых очевидными должны были являться военная слабость нацистской Германии в то время и эффективность франко-советского договора о взаимной помощи, подписанного именно тогда, в мае 1935 г., в деле отпора агрессивным поползновениям, разумеется, только в том случае, если бы этот договор последовательно соблюдался.
Еще более яркий пример абсурда был связан с показаниями по обвинению в шпионаже. Раковский сообщил, что в конце 1924 г. к нему, находившемуся в Лондоне в качестве полпреда и торгпреда СССР, явились два англичанина, ранее с ним знакомые, и завербовали его на службу британской разведке путем шантажа, на основании подложного документа о том, что Раковский будто бы стремился к вовлечению Румынии в Первую мировую войну на стороне Германии. Такой фальшивки Раковский в 1924 г. не мог бояться. Разоблачить ее было элементарно просто на основании комплекса заявлений, статей, писем кануна и периода мировой войны, из которых вытекало, что он вел принципиальную борьбу против вступления Румынии в войну на чьей бы то ни было стороне.
В то же время, будучи руководящим деятелем Социалистической партии, находившейся в оппозиции, Раковский не имел, да и никак не мог иметь какой бы то ни было возможности неофициального, а тем более официального воздействия на правительство своей страны. Раковский на суде подтвердил фальшивый характер бумаги, якобы представленной ему в 1924 г. агентом Интеллиджент сервис Армстронгом (одним из двух посетителей), а Вышинский и не настаивал на ее подлинности. Произошел следующий диалог прокурора и подсудимого (далее в подобных цитатах будут употребляться лишь инициалы В. и Р.):
«В. Я хочу прямо поставить вопрос: у меня есть большое подозрение, что письмо, которое вам предъявил Армстронг, письмо в адрес германской разведки, было подписано не вашим подложным именем, а вами действительно было подписано, потому что вы тогда уже состояли в германской разведке. Правильно это или неправильно?
Р. Абсолютно неправильно.
В. Тогда перейдем к дальнейшему, к вашему сотрудничеству с английской разведкой».
[1563]
Вынудив Вышинского отказаться от инсинуации по поводу связей с германской разведкой, Х. Г. Раковский тем самым опроверг и возможность его вербовки британской секретной службой, ибо в этом случае бояться ему было нечего: если даже допустить невозможное – попытку его скомпрометировать в 1924 г., то завершиться она могла только одним – вызовом лондонской полиции.
В то же время на суде полностью отсутствовали какие-либо фактические данные о шпионской деятельности Раковского. По существу дела, фиксируя это и как бы насмехаясь над судьей и прокурором, над переодетыми агентами НКВД, составлявшими значительную часть аудитории, Х. Г. Раковский, признавая, что в 1934 г. он возобновил связь с британской разведкой по настоянию англичанки леди Мюриел Пейджет, в качестве факта своей «преступной деятельности» указал на то, что он передал «анализ новой конституции с точки зрения отношений периферийных республик с центром».
[1564] Хорош шпион, предоставляющий своим шефам в качестве агентурных данных научный анализ государственно-правового документа!
Но Вышинский вместе с Ульрихом проглотил и эту пилюлю, не поняв ее смысла. Одновременно деятель Британской кооперативной партии бывший военно-морской министр А. В. Александер был обвинен Раковским в том, что обещал помощь Великобритании троцкистам, что было нелепостью само по себе. Назывались и другие фамилии британских деятелей, с которыми у обвиняемого были якобы «криминальные» встречи. Нелепые показания в сочетании с подлинными именами западных деятелей, по всей видимости, давались как раз для того, чтобы могли последовать их убедительные опровержения.
[1565]