Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль | Михаил Станчев, Мария Тортика (Лобанова), Георгий Чернявский | страница 169 | LoveRead.ec

Сохранились обширные архивные материалы этой комиссии, в частности стенограмма ее заседания 16 июня 1935 г. Раковский выступал неоднократно. Он разъяснил, что Слободяник не представил в УМС необходимых материалов и чертежей по своим изобретениям, не довел их до необходимого уровня, неблаговидно вел себя, проявил склочность.^[1425] Нарком Каминский изложил выводы комиссии в докладной записке на имя председателя СНК СССР В. М. Молотова.^[1426] Следует признать, что в условиях, когда Серафимович принадлежал к литературной элите, поощряемой и облагодетельствуемой Сталиным, вывод медиков и то, что они добились публикации его в «Правде», были мужественными актами.

Летом 1936 г. был образован общесоюзный Народный комиссариат здравоохранения. Наркомом стал Г. Н. Каминский, сохранивший пост руководителя российского Наркомздрава.^[1427] В связи с тем, что аппарат нового государственного органа вначале не создавался, Х. Г. Раковский возглавил в нем те же оба участка, которыми он руководил до этого в масштабе РСФСР.

Оценивая общественное положение Христиана Георгиевича, Л. Д. Троцкий 20 февраля 1935 г. сделал следующую дневниковую запись: «Раковский милостиво допущен на торжественные собрания и рауты с иностранными послами и буржуазными журналистами. Одним крупным революционером меньше, одним мелким чиновником больше».^[1428] Это было весьма острое и далеко не вполне справедливое суждение, связанное в значительной мере с тем, что Троцкий тяжело переживал поворот Раковского. 25 марта 1935 г. в дневнике Троцкого появилась такая запись: «Раковский был в сущности моей последней связью со старым революционным поколением. После его капитуляции не осталось никого. Хотя переписка с Раковским прекратилась – по цензурным причинам – со времени моей высылки за границу, тем не менее фигура Раковского оставалась как бы символичной связью со старыми соратниками. Теперь не осталось никого».^[1429]

«Мелким чиновником» Раковский не стал. Но и самостоятельной общественно-политической позиции теперь он не имел, да и не мог иметь в условиях самодержавного диктата Сталина. Х. Г. Раковский являлся теперь государственным деятелем общесоюзного масштаба, но среднего уровня, хорошо известным медицинской общественности, а также в более широких кругах, которые помнили о его прошлом, хотя обычно опасались говорить об этом публично. Когда летом 1935 г. чествовалось 30-летие восстания на броненосце «Потемкин», в статьях, посвященных юбилею, не было, разумеется, ни одного упоминания о том, что Раковскому принадлежали серьезные заслуги в оказании помощи потемкинцам в Румынии. На торжества, происходившие в Одессе, приглашен он не был.^[1430]

В конце 1934 г. Х. Г. Раковский получил новые орденские документы^[1431] в связи с обменом таковых. Сохранялась еще некоторая, становившаяся все более эфемерной возможность возвращения к широкомасштабной политической деятельности, но лишь в случае крутого поворота в развитии СССР, например внезапного исчезновения Сталина.

Шли годы. Х. Г. Раковский, проживший яркую, бурную жизнь, изобиловавшую острыми столкновениями, быстрыми изменениями обстановки, судьбоносными моментами, встречами с людьми, имена и деятельность которых были известны всему миру, чувствовал потребность рассказать о прошлом, отчетливо понимая ценность своих воспоминаний для истории. Мы знаем уже, что в ссылке он писал мемуары, которые в Москву с собой привезти не смог и которые, по всей видимости, погибли. О подготовке к изданию новых воспоминаний не могло быть и речи – их опубликовали бы только в том случае, если бы автор пошел на прямую и беспардонную фальсификацию, стал бы воспевать Сталина и клеветать на тех, кого тот сделал своими жертвами.

Отдельные мемуарные вкрапления прорывались в выступлениях Раковского на совещаниях ученых-медиков. Они, правда, носили лишь отчасти политический, а в основном бытовой характер. Выступая перед аспирантами в марте 1936 г., Раковский рассказал о том, как он и его товарищи в студенческие годы подходили к медицине «под углом зрения народничества», стремясь приобрести медицинские знания, чтобы затем идти в народ и помогать ему, вспоминал о своих встречах с В. И. Засулич.^[1432]

Однажды рассказал он о своей работе во французской провинции на Луаре в начале века, о том, с каким трудом преодолевались предрассудки. «38° температура – и окно открыть?! Он же схватит “choud et froid”, то есть произойдет смешение тепла и холода, а от этого “получаются все болезни мира”. Вот и говори при таком понимании о физиотерапии, о проветривании комнаты».^[1433] Злейшим врагом Раковского был малограмотный мэр Пьер Бланше, лечивший людей знахарскими приемами, например вгонявший в потолок гвоздь при зубной боли и успешно конкурировавший с врачами.^[1434] Здорово, видно, досадила эта ничтожная личность Раковскому, если он через четыре десятилетия помнил его имя и фамилию!

Несколько раз Раковский намекнул на свое пребывание в ссылке на Алтае. Сказано это было довольно своеобразно – в виде указания на неиспользованные возможности климатического лечения в Восточной Сибири. «Я знаю, как неподражаемо и беспримерно солнце Восточной Сибири, – говорил он. – Воздух совершенно прозрачен и при морозе 35 и 40° к 12 часам лед начинает таять».^[1435]

К воспоминаниям Х. Г. Раковский не раз обращался и в своих контактах с западными журналистами, что отмечал постоянный корреспондент французских газет «Тан» и «Пти Паризьен» в Москве Ж. Люсиани, выступавший под псевдонимом П. Берлан, который встречался с Раковским. Люсиани на долгие годы запомнились галантность, естественное благородство, широта познаний его собеседника.^[1436]

Когда на рубеже 1935 и 1936 гг. Х. Г. Раковскому предоставилась возможность командировки для знакомства с периферийными исследовательскими институтами, он избрал города своей ссылки Астрахань и Саратов,^[1437] тем более что поездка в Астрахань дала ему возможность встретиться с сыном Аскольдом, которому шел уже восьмой год.