Незадолго до начала немецкого наступления, в июне, командный пункт Рокоссовского подвергся бомбардировке, но ни сам Константин Константинович, ни старшие офицеры от нее не пострадали. После этого вблизи помещений штаба фронта построили блиндажи.
К. Ф. Телегин вспоминал: «Мы главные свои силы сосредоточили в районе Понырей. Правда, это привело к довольно рискованному ослаблению левого фланга, но командование исходило из того, что район Понырей представлял наиболее опасное в случае прорыва противником обороны направление, поскольку проход врага напрямую к Курску, при взаимодействии с южной группировкой от Белгорода, создал бы реальную опасность окружения наших войск. При ударе же на любом другом участке противник мог только оттеснить наши войска к Курску, а окружение исключалось».
3 июля 1943 года в своей директиве армиям фронта Рокоссовский отмечал, что «данные радиоперехватов самолетов-разведчиков противника и ряд последних налетов его авиации показывают, что важнейшие наши объекты легко распознаются противником и подвергаются бомбардировке». Командующий фронтом требовал улучшить маскировку и создать ряд ложных аэродромов, КП, переправ и т. п. О принятых мерах предписывалось донести 7 июля, но двумя днями ранее началось давно ожидавшееся немецкое наступление.
А. Е. Голованов свидетельствует:
«Не все у нас в военном руководстве были согласны с ожиданием наступления со стороны противника. Некоторые предлагали нанести упреждающий удар, а проще говоря, нам первым начать наступление. Эти предложения несколько колебали уверенность Верховного в принятом им решении вести на Курской дуге оборонительные действия. Бывая у него с докладами, я слышал высказываемые сомнения в том, что правильно ли мы поступаем, дожидаясь начала действий со стороны немцев… Однако такие разговоры кончались тем, что Сталин заключал: „Я верю Рокоссовскому“.
Но чем ближе подходило лето, тем острее чувствовалась напряженность. Здесь уже стоял вопрос, чьи нервы крепче. С начала мая мы получали агентурные данные о том, что то 2-го, то 12-го числа этого месяца немцы начнут наступление. Но названные дни проходили, а никаких наступательных действий противник не начинал. Фронты же, естественно, принимали соответствующие меры к отражению возможного наступления. Проходил июнь… Опять всплыли разговоры об упреждающем ударе.
Рокоссовский тоже стал нервничать, опасаясь, как бы не было принято решение о нанесении такого удара. А было, конечно, отчего нервничать. Примерно равное соотношение сил с обеих сторон давало огромные преимущества той стороне, которая будет обороняться, и малые надежды на успех той стороне, которая будет наступать. Как известно, обороняющемуся (конечно, если он знает военное дело) нужно куда меньше сил для того, чтобы отразить наступление противника…
Наконец, в конце июня поступили данные, что противник начнет наступление 2 июля. Войска были приведены в надлежащую готовность, но немецкое наступление вновь не состоялось. 3 июля его также не было. 4 июля — то же самое. Напряжение стало предельным.
В ночь на 5 июля я был на докладе у Сталина на даче. Он был один. Выслушав мой доклад и подписав представленные бумаги, Верховный сразу заговорил о Рокоссовском. Он довольно подробно вспомнил деятельность Константина Константиновича и под Москвой, и под Сталинградом, особенно подчеркнув его самостоятельность и твердость в принятии решений, обоснованность вносимых им предложений, которые всегда себя оправдывали. Наконец, Сталин заговорил о создавшемся сейчас положении на Центральном и Воронежском фронтах. Рассказал о своем разговоре с Рокоссовским, когда тот на вопрос, сможет ли он сейчас наступать, ответил, что для наступления ему нужны дополнительные силы и средства, чтобы гарантировать успех, и настаивал на том, что немцы обязательно начнут наступление, но не выдержат долго, ибо транспортных средств у них еле хватает сейчас лишь на то, чтобы восполнять текущие расходы войны и подвозить продовольствие для войск, и что противник не в состоянии находиться в таком положении длительное время.
— Неужели Рокоссовский ошибается?.. — Немного помолчав, Верховный сказал: — У него там сейчас Жуков.
Из этой реплики мне стало ясно, с какой задачей находится Георгий Константинович у Рокоссовского. Было уже утро, когда я собирался попросить разрешения уйти, но раздавшийся телефонный звонок остановил меня. Не торопясь, Сталин поднял трубку ВЧ. Звонил Рокоссовский. Радостным голосом он доложил:
— Товарищ Сталин! Немцы начали наступление!
— А чему вы радуетесь? — спросил несколько удивленно Верховный.
— Теперь победа будет за нами, товарищ Сталин! — ответил Константин Константинович.
Разговор был окончен.
— А все-таки Рокоссовский опять оказался прав, — как бы для себя сказал Сталин. И, обращаясь ко мне, добавил: — Отправляйтесь, пожалуйста, на Курскую дугу, свяжитесь с Жуковым и помогайте им там. О том, что вы вылетаете, я Жукову сообщу…
Считаю нужным привести эти факты потому, что укоренилось такое мнение: оборонительные действия на Курской дуге были заранее предусмотрены, и они рассматриваются сейчас как само собой разумеющееся. В действительности события протекали по-иному. Именно на Курской дуге было решено нашим Верховным Главнокомандованием продолжить дальнейшие наступательные действия. Гитлер также решил именно здесь искать успешного решения кампании 1943 года. Рокоссовский первым разгадал замысел противника, но было не так-то просто подготовку наступления переключить на организацию глубокоэшелонированной обороны, выиграть время и заставить немцев начать наступление первыми. Это был напряженнейший отрезок времени, когда, можно прямо сказать, шла борьба двух мнений — наступать или продолжать обороняться…
К. К. Рокоссовский после Москвы и Сталинграда еще раз блестяще проявил свои военные дарования. Можно только сожалеть, что его предложение о целесообразности объединения обороны Курской дуги в одних руках не было претворено в жизнь».
И тут же Голованов признался:
«Я лично, например, совершенно не представляю себе как Г. К. Жукова, так, например, и К. К. Рокоссовского или И. С. Конева начальниками штабов любого ранга. Это истинные командующие-полководцы с необходимыми волевыми качествами, которые способны в ходе операции, в быстро меняющихся условиях принимать наиболее обоснованные решения и незамедлительно претворять их в жизнь, и, по моему мнению, они совсем не подходят для штабной работы».
Действительно, Рокоссовский ни разу в жизни не находился на штабной должности. Этим он, кстати сказать, отличался от Жукова, который все-таки полгода пробыл начальником Генштаба. Константин Константинович имел такого хорошего начальника штаба, как М. С. Малинин, и не докучал ему мелочной опекой.
По свидетельству В. И. Казакова,
«в 5 часов 50 минут 5 июля, когда после 30-минутной артиллерийской и авиационной подготовки вражеские войска перешли в наступление на всем фронте 13-й армии, члены Военного совета и начальники родов войск, проведя бессонную ночь, находились вместе с Рокоссовским и теперь ждали только его указаний, чтобы начать действовать. Но вместо каких-либо деловых распоряжений К. К. Рокоссовский, как бы желая еще и еще раз убедиться в чем-то, спросил, уверены ли мы в своих планах и в полной готовности подчиненных частей выполнить трудную задачу, выпавшую на их долю. Получив положительный ответ, он, как-то очень по-домашнему, сказал нам: