Для розыска и установления связи с 19 и 22 МК, части которых должны находиться где-то впереди или в стороне от нас, были разосланы разведгруппы, возглавляемые офицерами штаба корпуса, в нескольких направлениях. С одной из таких групп выехал начальник штаба корпуса. Возвратившись, он доложил, что ему удалось на короткое время связаться с начальником штаба фронта генералом М. А. Пуркаевым. Никакой информации о положении на фронте сообщено не было, из чего следовало, что начштаба фронта сам, по-видимому, на то время ничего не знал. Это и понятно, поскольку связь с войсками была нарушена противником с первого часа нападения. Для разрушения проводной связи он применял мелкие авиабомбы, имевшие приспособление в виде крестовины на стержне. Задевал провода, они мгновенно взрывались. „Бомбочки“ пачками сбрасывались с самолетов. Кроме того, провода разрушались и диверсантами, подготовленными для этой цели, возможно, еще до начала войны.
Продолжая движение в район сосредоточения, мы неоднократно наблюдали бомбежку немецкими самолетами двигавшихся по шоссе Луцк — Ровно колонн как войсковых частей, так и гражданского населения, эвакуировавшегося на восток. Беспорядочное движение мчавшихся поодиночке и группами машин больше напоминало паническое бегство, чем организованную эвакуацию. Неоднократно приходилось посылать наряды для наведения порядка и задержания военнослужащих, пытавшихся под разными предлогами (необоснованными) уйти подальше от фронта».
9-й механизированный корпус сначала нанес неудачный контрудар на Илынув, а затем сумел задержать продвижение двух немецких танковых и одной моторизованной дивизии к шоссе Луцк — Ровно, но и сам понес значительные потери, в том числе в повторном контрударе по прорвавшимся частям противника в районе Ровно. Из трехсот с небольшим танков, имевшихся в нем к началу войны, 7 июля осталось в строю чуть больше половины — 164 танка. А к 15 июля, в момент, когда Рокоссовский перестал командовать корпусом, в нем оставалось в строю только 32 танка, в том числе семь БТ и 25 Т-26. Многие танки вышли из строя по техническим причинам — из-за выработки моторесурса, слабости ремонтных и эвакуационных служб, а также из-за неумения экипажей устранять даже мелкие поломки и низкого уровня подготовки механиков-водителей, совершавших многочисленные аварии. Немалые потери понес корпус и от вражеской авиации. В этом отношении он не отличался от других механизированных корпусов Красной армии в тот период. Уровень подготовки танкистов и особенно танковых командиров оставлял желать много лучшего.
7 июля, после отхода к линии старых укрепрайонов, 9-й корпус был выведен в резерв фронта. К 9 июля в корпусе осталось не более 10 тысяч бойцов, не более трети от его первоначальной численности, и 30–35 танков. Характерно, что за два дня марша количество боеспособных танков уменьшилось более чем на 130 машин, то есть почти на столько же, насколько и в период интенсивных боевых действий. Приходилось платить за отсутствие должного ухода за техникой.
В то же время результаты боевых действий 9-го мехкорпуса были лучше, если сравнивать их с результатами других мехкорпусов Юго-Западного фронта. Например, самый мощный из них, 4-й механизированный корпус под командованием генерал-майора А. А. Власова, размещался в районе Львова и насчитывал к началу войны 979 танков, в том числе 414 Т-34 и КВ, которых в корпусе Рокоссовского не было ни одной штуки. Тем не менее к 7 июля в 4-м механизированном корпусе осталось только 126 танков.
В целом итоги приграничного сражения оказались плачевными для Юго-Западного фронта. Перед началом сражения его войска имели значительное превосходство над противостоявшими им 6-й и 17-й немецкими армиями и 1-й танковой группой. Всех танков в войсках фронта насчитывалось 4201. Одних новейших Т-34 и КВ было 761, что превышало общее число танков в группе армий «Юг» — 750. Против 31 дивизии группы армий «Юг» Юго-Западный фронт мог выставить 58 дивизий. Но Кирпонос и находившийся в штабе фронта начальник Генштаба Жуков неправильно определили направление главного удара противника, и в результате контрудары механизированных корпусов, в том числе и корпуса Рокоссовского, пришлись почти что по пустому месту.
К 30 июня Юго-Западный фронт безвозвратно потерял 2648 танков — почти две трети тех, что он имел к началу войны. А к 9 июля потери возросли до 3464 машин, и танков в строю у советской стороны почти не осталось. Немецкие же танковые дивизии группы армий «Юг» хотя и понесли потери, но полностью сохранили боеспособность.
В этих боях Рокоссовскому порой лично приходилось наводить порядок, не останавливаясь перед угрозой применения оружия. Он вспоминал, как в районе Клевани
«мы собрали много горе-воинов, среди которых оказалось немало и офицеров. Большинство этих людей не имели оружия. К нашему стыду, все они, в том числе и офицеры, спороли знаки различия.
В одной из таких групп мое внимание привлек сидящий под сосной пожилой человек, по своему виду и манере держаться никак не похожий на солдата. С ним рядом сидела молоденькая санитарка. Обратившись к сидящим, а было их не менее сотни человек, я приказал офицерам подойти ко мне. Никто не двинулся. Повысив голос, я повторил приказ во второй, третий раз. Снова в ответ молчание и неподвижность. Тогда, подойдя к пожилому „окруженцу“, велел ему встать. Затем, назвав командиром, спросил, в каком он звании. Слово „полковник“ он выдавил из себя настолько равнодушно и вместе с тем с таким наглым вызовом, что его вид и тон буквально взорвали меня. Выхватив пистолет, я был готов пристрелить его тут же, на месте. Апатия и бравада вмиг схлынули с полковника. Поняв, чем это может кончиться, он упал на колени и стал просить пощады, клянясь в том, что искупит свой позор кровью. Конечно, сцена не из приятных, но так уж вышло.
Полковнику было поручено к утру собрать всех ему подобных, сформировать из них команду и доложить лично мне утром 26 июня. Приказание было выполнено. В собранной команде оказалось свыше 500 человек. Все они были использованы для пополнения убыли в моторизованных частях корпуса».
В дни приграничного сражения Рокоссовский писал жене и дочери, о местонахождении которых после эвакуации семей комсостава из Новограда-Волынского еще ничего не знал:
«Дорогая Люлю и милая Адуся! Как мне установить с вами связь — не знаю. Я здоров, бодр, и никакая сила меня не берет. Я за вас беспокоюсь. Как вы там живете? Забирайтесь куда-нибудь в маленький городишко подальше от больших городов, там будет спокойнее. До свидания, мои милые, дорогие, незабвенные. Заботьтесь о себе и не беспокойтесь за меня излишне. Еще увидимся и заживем счастливой жизнью. Целую крепко-крепко, безгранично любящий вас Костя. 8 июля 1941-го».
О том, что происходило с семьей Рокоссовского после начала войны, внук маршала Константин Вильевич рассказывал со слов матери:
«Штаб корпуса, которым командовал Рокоссовский, располагался в небольшом приграничном городке. 22 июня мама встала очень рано и побежала к Дому культуры, откуда должна была отправляться машина с участниками самодеятельности. Они собирались давать концерт в одной из частей. На полдороге мама встретила деда, который быстро шел к дому. Он велел ей немедленно возвращаться домой, сказал: „Война, дочура“. Через несколько минут он уехал в дивизию, и до самой осени они не знали, где он и что с ним. Адъютант деда посадил маму с бабушкой в Киеве на поезд, который должен был везти их в Москву к родственникам. Но на подъезде к столице поезд повернули и всех пассажиров направили в эвакуацию в Казахстан. Оттуда они решили уехать к бабушкиному брату в Новосибирск. К тому моменту, когда дедушкино письмо нашло их, они жили в очень стесненных условиях — бабушка с мамой, сестры и брат бабушки, их дети — все в одной комнате. Когда, наконец, стало известно, что бабушка — жена того самого Рокоссовского, громившего немцев под Москвой, им выделили небольшую квартиру…