«Она сидела и плакала».
Это могло быть совпадением. Почти наверняка это совпадение – то, что название пьесы, написанной серийным убийцей, похоже на фразу, выгравированную на лафете оружия массового уничтожения.
Арман знал, что совпадения случаются. И что не стоит придавать им слишком большое значение. Но еще он знал, что не нужно целиком отметать вероятность неслучайности.
Он собирался прочесть пьесу в комнате перед камином, но не хотел марать свой дом. Тогда он решил взять ее в бистро, но и эту идею отверг. По той же причине.
– А ты не вкладываешь в пьесу больше смысла, чем она заслуживает? – спросила у него Рейн-Мари.
– Может быть.
Но они оба знали, что слова – тоже оружие, а будучи вплетены в историю, они обретают силу почти безграничную. Арман остановился на крыльце с рукописью в руках.
Куда пойти?
Наверное, в такое место, которое не подлежит спасению. Гамаш знал одно такое место – лес, где убили мальчика, где несколько десятилетий стояла пушка, созданная для массового убийства. Но там находилось слишком много людей, а ему не хотелось объясняться.
А если не прóклятое место, то существовала единственная альтернатива. Божественное. Место, которому рукопись Джона Флеминга повредить не в состоянии.
Они с Анри дошли до края деревни. Поднялись по лестнице к никогда не закрывающимся дверям старой часовни и зашли внутрь.
В церкви Святого Томаса не было ни души, но она не казалась пустой. Может быть, из-за мальчиков, изображенных на витражном стекле и застывших там в вечности. Иногда Арман приходил сюда только для того, чтобы побыть с ними.
Он сел на удобную, обитую мягким скамью и положил пьесу на колени. Анри улегся у его ног, опустил голову на лапы.
Они посмотрели на витражное окно, созданное в конце Великой войны
[32]. Изображенные на нем солдаты, невероятно молодые, шли вперед по пустынной земле, сжимая в руках винтовки.
Арман иногда приходил сюда посидеть в свете, льющемся через витражное стекло. Посидеть в их страхе и в их мужестве.
Он знал: это священное место. Не потому, что церковь, а из-за этих мальчиков.
Он чувствовал груз рукописи на своих коленях. Груз преступлений Флеминга. Груз рос, увеличивался, пока рукопись не превратилась в бетонную плиту, пригвоздившую Гамаша к тем воспоминаниям.
И он снова слышал показания потрясенных полицейских, которым наконец удалось поймать Флеминга. И увидеть, что тот совершил. Перед глазами Армана снова возникли фотографии с мест преступлений. Фотографии демона, созданного другим демоном.
Семиглавый монстр.
Арман опустил глаза на рукопись, купающуюся в золотом и красном свете от витража с мальчиками.
Он собрал все свое мужество, вздохнул и открыл первую страницу.
Глава четырнадцатая
– Я видел, что вы вернулись. Не возражаете, если я присоединюсь к вам?
Жан Ги Бовуар сел напротив профессора Розенблатта в бистро. Пожилой ученый улыбнулся – он явно был рад обществу.
– Я только что оставил вещи в гостинице и решил, что пора перекусить, – сказал профессор Розенблатт.
– Вы делаете записи, – заметил Жан Ги, глядя на открытый блокнот. – Не по поводу пушки?
– Да. Пытаюсь вспомнить все, что знаю о Джеральде Булле. Очаровательная личность.
– Я смотрю, вы заходили в книжный.
Между ними на столе лежала тоненькая книжица.
– Заходил. Замечательное место. Если вижу книжный магазин – обязательно захожу. Вот, нашел там.
Он показал на экземпляр «У меня все ОТЛИЧНО».
– Вообще-то, я собирался купить что-нибудь еще, но у кассы стояла какая-то старуха, которая сказала, что ей нужны все книги, которые я выберу. Это единственная, которую она мне позволила купить.
Бовуар ухмыльнулся:
– Вам нравится поэт, который написал «У меня все ОТЛИЧНО»?
– Очень. По-моему, она – гений.
– «Но кто тебя обидел так, / что ран не залечить, / что ты теперь любую / попытку дружбу завязать с тобой / встречаешь, губы сжав?» – Бовуар покачал головой и постучал пальцем по книге. – Блестяще. Рут Зардо, – сказал Бовуар.
– А, так вы тоже ее знаете.
– Вообще-то, хочу вам ее представить. Профессор Майкл Розенблатт, позвольте познакомить вас с Рут Зардо и ее уткой Розой.
Пожилой ученый поднял голову и испуганно уставился в худое лицо старухи, которая практически вынудила его купить ее книгу.
Он с трудом поднялся на ноги.
– Мадам Зардо, – сказал он и поклонился. – Для меня большая честь.
– Конечно честь, – ответила Рут. – Кто вы и что здесь делаете?
Роза, которую Рут прижимала к груди, уставилась бусинками глаз на профессора Розенблатта.
– Я… я просто…
– Мы попросили профессора помочь нам, – вмешался Бовуар.
– С чем?
– С тем, что мы нашли в лесу, конечно.
– А что вы там нашли? – спросила она.
– Это… – начал было Розенблатт, но Бовуар остановил его.
Рут уставилась на профессора:
– Мы знакомы?
– Не думаю. Я бы запомнил, – сказал он.
– Так-так, – сказал Жан Ги, посмотрев на пустой стул за их столиком, а потом на Рут. – До свидания.
Рут показала ему средний палец и похромала к Кларе, сидевшей за столиком у камина.
– Да, – сказал профессор, садясь на свое место. – Неожиданно. Это ее дочь?
– Утка?
– Нет, женщина, которая сидит с ней.
Сама мысль о том, что Рут могла кого-то родить, вызвала у Бовуара потрясение. Ему все еще трудно было представить себе, что Рут родилась, как все остальные люди. Он представлял ее как крохотного, высохшего седоволосого ребеночка. С утенком.
– Нет, это Клара Морроу.
– Художница?
– Да.
– Я был на ее выставке в Музее современного искусства в Монреале. – Профессор прищурился. – Постойте, ведь это мадам Морроу написала портрет Рут Зардо? В виде постаревшей и хрупкой Богородицы? С таким отталкивающим лицом?
– Все верно.
Профессор Розенблатт окинул взглядом других посетителей бистро. Увидел удобные кресла в приветливом зале с балками под потолком. Посмотрел в сторону книжного магазина, в другую сторону – на пекарню, выпекавшую печенье «мадлен» со вкусом детства.
Потом он посмотрел в окно на старые, надежные дома и три высокие сосны, стражами стоявшие на деревенском лугу. И на Рут Зардо, которая разделяла столик и еду с Кларой Морроу.