Неизвестный террорист - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Фланаган cтр.№ 65

Он всегда имел успех у женщин, однако, даже когда ему перевалило за тридцать, не изменил своему пристрастию к совсем юным девушкам, почти подросткам. И все же в его отношении к женщинам было что-то безнадежное и неразрешимое, впрочем, именно это, как ни странно, и притягивало к нему их; они прямо-таки на него «западали».

Куколка отчасти помнила мускулистое тело Троя и его запах, довольно странный, какой-то едкий, который сперва ее удивлял, потом стал возбуждать и наконец показался отталкивающим. Не осталось даже воспоминаний об их ссорах и о медленном, болезненном крушении ее любви: скорее, оглядываясь назад, она понимала теперь, что их любовь, не успев толком даже начаться, умерла столь же внезапно и необъяснимо, как и их сын.

И хотя после смерти ребенка все, безусловно, было кончено, их отношения тянулись – кое-как, спотыкаясь – еще несколько месяцев. Трой являлся к ней пьяным и, пугая, бормотал то мольбы, то угрозы, хватал ее за плечи, яростно тряс, а потом плакал и засыпал; мог случайно и обмочиться прямо там, где заснул, сидя или лежа. После очередного такого визита она заявила на него в полицию, и ему пригрозили арестом, однако он снова явился и ногой вышиб запертую дверь. Тогда она вызвала полицейских, те забрали его и на сутки посадили в кутузку.

Узнав, что у него двое детей от другой женщины из Фремантла, Куколка была потрясена, но отнюдь не удивлена. Куда сильней удивила ее смерть Троя. Он погиб всего через четыре месяца после похорон Лайама во время тренировок в лагере близ Кернса. Она всегда думала, что его тело предназначено для того, чтобы жить практически вечно и всех пережить. Какое-то время смерть Троя казалась Куколке подтверждением ее мысли о том, что его бесконечные любовные похождения и отвратительные замашки были как-то связаны с тем, что он понимал, сколь коротка отпущенная ему жизнь, вот и старался в этот малый срок втиснуть как можно больше. Но когда горечь утраты перестала быть такой острой, ее сочувствие к Трою постепенно стало меркнуть. Теперь он казался ей всего лишь этаким мачо, безрассудным, если не глупым. В общем, чем-то вроде быка-производителя. Не больше.

И Куколка вдруг подумала о том, какими странными и разнообразными способами разбиваются людские сердца; и о том, что у нее-то было всего одно сердце.

Подняв глаза, она посмотрела на небо, которое еще больше потемнело, рожая тяжелые черные комья туч, стремительно несущиеся по небосводу, вогнутому внутрь, точно материнское лоно. «Жаль, – подумала она, – что люди не удосуживаются лишний раз посмотреть на небо; ведь сегодня они могли бы с восторгом увидеть, какое оно победоносно чарующее и в то же время пугающе мрачное». Однако, отведя взор от грозных небес, Куколка вновь увидела перед собой печальное пыльное пространство и сухую землю, в которую она когда-то опустила своего мертворожденного сына, и ей показалось, что небо сегодня – подобно тем действительно прекрасным вещам, которыми владел Моретти, и всем прочим вещам, которые принято считать прекрасными, – выглядит жестоким.

Беременность Куколки подходила к концу, когда она обратила внимание на то, что ребенок перестал толкаться у нее в животе, но сперва не слишком этим обеспокоилась. Впрочем, через несколько дней она все же пошла в больницу. Врач посмотрел ее и успокоил, сказав, что все в порядке. Но потом ей сделали УЗИ и не смогли обнаружить у младенца сердцебиения. Уже на следующий день Куколке стимулировали роды. В странно притихшей родовой никто тогда не проронил ни слова.

И с тех пор Куколка возненавидела тишину, молчание, замалчивание. Ведь ей казалось, что после родов она будет испытывать невероятную радость, возбуждение, прилив сил, а потом ее дом наполнится иными звуками: детским плачем, смехом, нежным воркованием, пением колыбельных, веселыми играми, рассказыванием сказок, телефонными звонками друзей, предлагающих помочь, и радостными криками гостей. Но там ее окружали только боль и тишина. И тот день стал поворотным в ее жизни – теперь тишине и молчанию она предпочитала любой шум, любые громкие звуки.

В больнице ей сказали, что ребенок выглядел истощенным. И он действительно показался ей совсем не таким, каким она его себе представляла. Во всяком случае, выглядел он отнюдь не идеально. Ей разрешили его обнять и, если хочет, одеть и даже сфотографироваться с ним – многие делают это, желая оставить на память фотографию младенца.

Куколка взяла сына на руки. Его глаза синего цвета были широко распахнуты и показались ей очень большими и страшными. Она мягко провела рукой, закрывая ему глаза, но они снова распахнулись. Он отказывался закрывать глаза и желал смотреть на нее. Он был ее сыном. Она была его матерью. Они были едины. Но он был мертв. И она не стала его одевать. И фотографироваться с ним тоже не стала. Он умер, но у нее остались воспоминания о том, как он жил в ней, осталось ощущение, что они одно целое. Она целовала его чуть влажное застывшее личико, и его сморщенная кожа на ощупь была как сушеный чернослив. В это мгновение он словно отвергал ее. А она в это мгновение всем сердцем его любила. Но глаза закрывать он ни за что не хотел; он хотел смотреть на нее.

– Ты, должно быть, думал, что мама никогда к тебе не придет? – сказала Куколка, присаживаясь на корточки и касаясь превратившейся в пыль земли на могиле сына. Вся Детская Лужайка была покрыта толстым слоем такой пыли. Куколка говорила тихонько, почти шепотом, словно Лайам спал у нее на руках и мог проснуться даже от звуков ее дыхания. – Ну, сейчас мы с тобой все здесь приберем, – продолжала она, будто речь шла о беспорядке в детской спаленке, и, по-прежнему сидя на корточках, принялась за работу. Она быстро привела могилку в порядок. Пыль, заменявшая здесь землю, была настолько горячей, что, казалось, может обжечь. Лайам не слишком-то хорошо выглядел, появившись на свет мертвым, однако за его сморщенным, темным, похожим на черносливину личиком Куколка видела совсем другое лицо, лицо молодого, красивого мужчины.

– Мой безобразный Лайам, – шептала она, выдирая сорняки из-под осыпающегося бетонного изголовья могилки. – Мой безобразный, мой прекрасный мальчик.

Новым кухонным ножом, только что купленным в хозяйственном магазине, она срезала сухую траву, проросшую на узком, в полметра шириной, и окруженном бетонным барьером пространстве, которое в ее представлении принадлежало Лайаму; затем выкопала с корнем росток лантаны, уже успевший дотянуться до металлической таблички с именем ее сына.

У Куколки имелся особый альбом, в котором она хранила те свои фотографии, на которых была беременна Лайамом, и она вдруг подумала, что теперь, конечно же, эти фотографии тоже оказались в руках полиции. Что они там увидят? Что может увидеть любой человек? А что видели те типы в деловых костюмах, которые приходили в клуб Chairman’s Lounge и напряженно вглядывались ей в промежность? Глаза без век, которые никак не могли перестать смотреть?

После того как Лайам родился мертвым, Куколка переехала в Мельбурн, заявив окружающим, что «хочет найти город получше». Однако нашла она точно такой же город с точно такими же улицами, где ее встретили точно такие же мертвые взгляды, точно такая же грязь, точно такое же равнодушие, точно такое же всеобщее разложение, точно такая же суета и энергия пчелиного улья, бьющая ключом, одновременно и созидающая, и уничтожающая, отравляющая цветы и опыляющая их, дающая им жизнь, но не имеющая никакой иной цели, кроме бесконечного продолжения круговорота. И только погода в этом городе оказалась немного другой, и Куколка поняла: отныне в ее восприятии любой большой город ничем не будет отличаться от предыдущего, будь то Берлин, Нью-Йорк или Шанхай.