Доказывая свою правоту на практике, Лист пытался воспитывать вкусы публики. Он провел несколько вечеров камерной музыки (первый состоялся 18 января) с целью пропаганды творчества Бетховена, на которых совместно со своим другом скрипачом Кристианом Ураном и виолончелистом Александром Баттой
[184] исполнил несколько бетховенских трио, а также почти все скрипичные и виолончельные сонаты Бетховена.
Двенадцатого февраля в «Ревю э газетт музикаль де Пари» Лист опубликовал первый фрагмент одного из своих основополагающих литературных произведений, известного как «Письма бакалавра музыки» (Lettres d’un bachelier ès musique)
[185]. Книга, впоследствии получившая название «Путевые письма бакалавра музыки», представляет собой цикл из двенадцати писем (последнее было напечатано 24 октября 1839 года) различным адресатам, среди которых Жорж Санд, Адольф Пикте, Морис Шлезингер
[186], Генрих Гейне, Гектор Берлиоз и др. В «Письмах» наглядно раскрываются эстетические принципы Листа.
В феврале Мари д’Агу уехала в Ноан к Жорж Санд, с которой ее к тому времени уже связывала крепкая дружба. Было решено, что Лист присоединится к ним позднее.
Наконец, в Париж вторично приехал Тальберг. В воскресенье 12 марта в зале Парижской консерватории он дал концерт, на котором, в частности, исполнил свою фантазию «Моисей». Успех концерта превзошел все ожидания.
«Дуэль» началась.
Ровно через неделю Лист в зале Парижской оперы играл собственную «Большую фантазию на мотивы из „Ниобеи“ Пачини»
[187] (Grande Fantaisie sur des motifs de «Niobe»), а также Концерт f-moll Вебера. Успех выступления не уступал тальберговскому.
Тридцать первого марта княгиня Кристина Тривульцио Бельджойозо (Trivulzio Belgiojoso; 1808–1871) организовала благотворительный концерт в пользу итальянских эмигрантов, в котором пригласила принять участие обоих «претендентов на фортепьянную корону». Княгиня была удивительная женщина. Журналистка, писательница, активная участница борьбы за независимость Италии, путешественница и утонченная красавица, она в 1830 году приехала в Париж, и вскоре ее литературно-политический салон на улице Д’Анжу (rue d’Anjou) стал одним из излюбленных мест встреч французских интеллектуалов и итальянских патриотов, вынужденных, как и сама княгиня, покинуть свою родину.
Наконец-то Лист и Тальберг встретились на сцене. Тальберг вновь играл своего «Моисея», а Лист — «Большую фантазию на мотивы из „Ниобеи“». Характерна рецензия на этот концерт «Ревю э газетт музикаль де Пари»: «Общее количество „браво“ равным образом распределилось между обоими артистами, не скажешь, что одному из них кричали „браво“ чаще, чем другому, но это и несущественно, ибо не свидетельствует ни за, ни против… Только время решит их спор»
[188]. Излишне пояснять, в чью пользу время вынесло решение… Княгиня Бельджойозо вынесла свой вердикт афоризмом, цитируемым чуть ли не во всех биографиях Листа: «Тальберг — первый пианист мира, Лист — единственный»
[189].
Княгиня явилась вдохновительницей создания своеобразного коллективного произведения, навсегда объединившего и, можно сказать, примирившего шестерых великих пианистов: Листа, Тальберга, Пиксиса, Герца
[190], Черни и Шопена. Названное по числу авторов «Гекзамерон» (Hexaméron), оно представляло собой шесть больших бравурных вариаций на марш из оперы Беллини «Пуритане» (Лист, кроме второй вариации, написал вступление, фортепьянное изложение темы и финал). Первое упоминание об этом смелом проекте прошло в «Журналь де Деба» (Journal des Débats, «Газета дебатов») за 21 марта 1837 года. На самом концерте в салоне княгини Бельджойозо на сцене стояло шесть (!) роялей, и каждый пианист-композитор исполнял свою часть на отдельном инструменте.
Несмотря на закрепленный успех у парижской публики, в апреле Лист покинул столицу и отправился в Ноан к Жорж Санд. Свое тогдашнее настроение он выразил в адресованном писательнице послании от 30 апреля 1837 года, включенном в «Путевые письма бакалавра музыки» (впервые опубликовано в «Ревю э газетт музикаль де Пари» 16 июля 1837 года как второе письмо цикла): «Особенно художнику следует разбивать свой шатер лишь на короткое время и нигде подолгу не останавливаться. Разве не чужеземец он всегда между людьми? Разве отчизна его не в ином мире? <…> Человек искусства одинок. Если обстоятельства ввергают его в житейскую суету — его душа среди этой дисгармоничной сутолоки замыкается в непроницаемое одиночество, куда даже человеческий голос не находит себе доступа. Все движущие людьми страсти — тщеславие, честолюбие, зависть, ревность, даже любовь остаются за пределами магического круга, в который заключен его внутренний мир»
[191].