- Баба?
- Сто к одному. Ну вот, мы сидим, ждем у моря погоды. Час сидим, два. Жрать хочется… Думали, что киллер смылся. Посмотрел на всю эту ораву и домой подался, баиньки. Только хотели уходить, кусты зашевелились, мужичонка в маске вылез. Тогда уже луна светила, не хуже фонаря. Зашел в будку, покопался там, вышел и опять в кусты. По рации передали: повели. Ну, мы вылезли и тоже домой пошли.
- А бык? - спросил Бобров, протирая очки большим носовым платком в сине-белую клетку.
- Отправили за ним наряд. В машине оклемался. С утреца ребята его попинали и отпустили. Что с него взять? Ну «ролекс», ну, «ротманс», бумажник, кольцо обручальное. На голубом глазу говорит: мое! Потерпевшего-то нет.
- Кто таков?
- Да так, шакаленок. Качок.
- А в бумажнике что?
- Пятьсот баксов и три тысячи с мелочью. Ни визиток, ни кредиток. Без особых примет. Кто вырубил, даже заметить не успел. Мелькнуло что-то черное, говорит.
- Все равно надо было его к нам тащить, - нахмурился полковник. - А вы из куста вылезли и обрадовались - свобода!
- Вы бы там посидели, Пал Петрович, - обиженно пробурчал Костя.
- А я не сидел! Я, Константин Сергеевич, однажды полночи в болоте просидел по самые уши, как бегемот. В апреле месяце. И пошевелиться не мог. Шевельнешься - или засосет, или засекут. А в 74-ом… Ну, это неважно. Киллер на крючке - уже неплохо, лишь бы не сорвался. Иван, что у вас?
Вместо Логунова ответил Алексей:
- Гончарова нигде не значится. Есть одна бабулька, шестьдесят лет. В Московском диспансере работает. Но это явное не то. Она там двадцать какой-то год работает. А Свирин вчера от наружников ушел.
- Это как? - побагровел начальник.
- Вышел из дома, залез в свой «мерс», а завести не смог. Тормознул старый «москвич», грязный до невозможности, даже номера не видно. И смылся. Потеряли сразу же.
- А вернулся он в начале первого, - наконец-то выплыл из Великой Депрессии Иван. - Привезла его на синей «восьмерке» некая дама. Блондинка в белом плаще. Или куртке.
- Номер?
- Да. Машина принадлежит некому Зинченко, который уже полгода в зарубежной командировке. Стояла в «ракушке» во дворе. На Северном проспекте. Замок не взломан, царапин нет. Открывали, похоже, родным ключом. Родственников у Зинченко нет, будем его искать. Может, он доверенность кому дал. Но я вот подумал, а не может это быть Гончарова?
- Почему бы и нет, - пожал плечами Бобров. - Глаз с него не спускать! Упустите еще раз - шкуру спущу!
Он встал и пошел к выходу, но в дверях остановился.
- Черт знает что! Кто-то следит за киллером. Или за заказчиком? А кто его от бандита спас? И что за баба в кустах? Что за баба в машине? Сплошные неизвестные бабы! Сплошной дурдом!
Он в сердцах хлопнул дверью, и с потолка посыпались белые хлопья, изящно планируя на пыльные листья персонального Костиного фикуса.
Утром Дима позвонил Павлу Лисицыну, чтобы договориться о встрече, и успел только представиться - Лисицын перебил его:
- Да, Валька звонил. Приезжай. Или до обеда, или вечером, часикам к семи. Адрес знаешь? Записывай.
Дима хотел поехать сразу, тем более армянский коньяк он купил еще по дороге в «Аргус». Но тут с высочайшим начальственным визитом объявился босс Птица, как всегда недовольный всем и всеми. Сегодня он был, правда, в особенно гнусном настроении. На днях на него капитально наехали, причем сразу с двух сторон: и налоговики, и конкуренты. А этой ночью кто-то пролез на стоянку, где Птица держал «вольво», и написал на капоте стойкой губной помадой неприличное слово огромных размеров. С картинкой. Кто думает, что ерунда, пусть попробует на своей. Предстояло сдирать краску и покрывать заново, а столь любезный Птицыному сердцу колер навозной мухи - зеленый с золотисто-голубым отливом - предстояло еще поискать. Птице пришлось воспользоваться джипом охранника, цветом похожим на малиновый пиджак, что невероятно раздражало и портило настроение еще больше.
Из его воплей Дима понял, что Птицыному ангелу-хранителю срочно понадобился собственный бандитский инкубатор и он повелел в авральном порядке открыть охранное предприятие. Птица решил посадить ЧОП под крыло Диме. Дима заявил, что он и так каждой дырке чоп, то есть затычка, и наотрез отказался. Они сцепились чуть ли ни до драки, Птица вопил, что на это место найдется миллион безработных ментов, но потом подостыл, зыркнул налитым кровью глазом и отправился искать для своего кукушонка другое гнездо.
Ехать к Лисицыну было уже поздно, пришлось отложить визит до вечера.
Когда-то Дима часто бывал в этом районе. Приезжал с бабушкой на Пискаревское кладбище и в гости к ее сестре, бабе Даше, которая жила на проспекте Руставели около железнодорожной станции Ручьи. Проезжая Ручьи по дороге на дачу, он каждый раз высматривал в окно электрички ее дом-башню. Но за последние двадцать лет он был здесь всего несколько раз. Многое изменилось. Пустыри ощетинились новыми, откровенно уродливыми домами, рядом с которым бывшие небоскребы - двенадцатиэтажные «свечки» - выглядели пришибленными неряшливыми старичками.
Наконец кривыми проездами он попал в необъятный двор. Прежние поколения жильцов постарались на славу и озеленили его так, то со временем получили под окна настоящие джунгли. Мощные тополя уже переросли пятиэтажки, но подрезать их никто не торопился. Если только это не тополя-мальчики, подумал Дима, то здешним аллергикам приходится туго.
Покрутившись по двору минут пять, Дима наконец-то нашел опорный пункт. Из углового окошка сквозь мохнатые лапы какого-то хвойного куста неизвестной породы пробивался мягкий свет. Обитая жестью дверь была сплошь оклеена всевозможными объявлениями о часах приема. Дима вошел и увидел сидящего за столом капитана. Участковый увлеченно изучал раскрытую папку с какими-то таблицами, как будто это был захватывающий детектив.
Лисицын оказался эдаким крепеньким мужичком-боровичком с седыми висками и хитроватым прищуром. Нос картошкой, чисто выбритые щеки, лучики морщинок около глаз. Мундир сидел на нем так ладно, будто родился вместе с хозяином и вместе с ним рос.
Темноватая комната сияла прямо таки хирургической чистотой, во всем была видна забота по-деревенски рачительного хозяина.
- Дмитрий? - прогудел Лисицын и привстал, чтобы пожать гостю руку. - Садись, рассказывай, - он кивнул на древний тонконогий стул, обивку которого, видимо, менял сам: края сравнительно нового куска портьерной ткани в горошек были аккуратно приколочены мелкими гвоздиками.
Внимательно оглядев Диму в целом и его костюм в частности, особо задержавшись на стоившем дороже костюма галстуке, он удовлетворенно кивнул:
- Излагай!
- Дело такое, Павел…
Лисицын махнул рукой:
- Просто Павел. Без церемоний. Мы, вроде, ровесники. Ты, кстати, в каком звании ушел на вольный выпас?