Женщины, которые любили Есенина - читать онлайн книгу. Автор: Борис Грибанов cтр.№ 15

А через год на стене над эстрадой крупными белыми буквами были выведены стихи Есенина:

«Стойло Пегаса» стало родным детищем Есенина. И он вел себя как полновластный хозяин-единоличник, организовывал литературные диспуты, почти каждую ночь поэты читали здесь свои стихи. Зачастую Есенин и ночевать оставался в «Стойле Пегаса», если не отправлялся на ночлег к кому-нибудь из друзей — своей крыши над головой у него не было.

Другим постоянным прибежищем Есенина и его друзей имажинистов, да и всей московской пишущей братии и вообще художественной интеллигенции было «Кафе поэтов», именуемое среди его посетителей «Домино». Оно тоже располагалось на Тверской, но поближе к Охотному ряду, напротив Главного телеграфа.

Держал это кафе Союз поэтов, в просторечии СОПО. Здесь было два зальчика, один общий — для заходивших сюда с Тверской посетителей, в основном богатых нэпманов и их подруг, и в глубине второй — для членов Союза поэтов, которые могли получить здесь «дореволюционный» обед по дешевке. Внутреннее убранство «Кафе поэтов» отличалось, как и «Стойло Пегаса», экстравагантностью — причудливая роспись стен, фантастические рисунки, карикатуры. Стены были исписаны строчками из стихов Есенина, Мариенгофа, Шершеневича. У эстрады покачивались разноцветные фонарики.

Впечатление от «Кафе поэтов» сильно портила вывеска на карнизе между первым и вторым этажом, гласившая: «Больница для душевнобольных». Вывеска эта относилась к больнице, размещавшейся на втором этаже, но служила поводом для множества шуток и даже издевательств. Но поделать с этим хозяева кафе «Домино» ничего не могли.

Двери «Домино» были распахнуты до двух часов ночи, когда почти все подобные заведения в Москве уже закрывались. Это во многом усиливало его привлекательность.

Имажинисты прекрасно усвоили опыт раннего футуризма с желтой кофтой Маяковского и «Пощечиной общественному вкусу». Хороший добротный скандал служил прекрасной рекламой, подогревал в публике интерес к имажинистам, способствовал распродаже их произведений. (Есенин со товарищи открыли на Большой Никитской в здании консерватории книжную лавку. Владельцем лавки числился С. Есенин, патент был выдан на его имя. Есенин ходил за разрешением на открытие лавки к председателю Моссовета и разговаривал с ним с олонецким акцентом, заимствованным им у Клюева, и обращался к Л. Б. Каменеву на «ты», как принято в деревне.

Имажинисты довольно бойко торговали в лавке своими книгами с автографами.

Есенин понимал цену скандала. Поэт Полетаев вспоминал любопытный разговор с Есениным, в ходе которого Есенин утверждал, что реклама нужна поэту, как и всякой солидной торговой фирме, и что скандалить не так уж плохо, так как это привлекает внимание дуры-публики.

Другой пролетарский поэт, Кириллов, который не раз оказывался свидетелем есенинских скандалов, писал, что «они как-то не вязались с обликом милого и задушевного человека. Мне казалось, что они неспроста. Как-то летом, возвращаясь с Есениным из Дома печати, я заговорил с ним на эту тему. Есенин пристально поглядел на меня. Во взгляде его чувствовался скрытый смех и лукавство.

— Вот чудак! На одном таланте теперь далеко не уедешь. Скандал, особенно красивый скандал, помогает таланту».

О том, как к Есенину прилипла кличка «хулиган», вспоминал он сам. В черновике автобиографии 1925 года «О себе» Есенин писал: «В начале 1918 года я твердо почувствовал, что связь со старым миром порвана, и отстал от группы Блока, Белого, написал поэму «Инония», на которую много было резких нападок и из-за которой за мной утвердилась кличка хулигана».

Очень точно написал о хулиганских выходках Есенина его ближайший друг и соратник по цеху имажинистов Анатолий Мариенгоф. Он обвинял критиков в том, что именно они внушили Есенину мысль вести себя как хулиган в поэзии и в повседневной жизни. Мариенгоф утверждал, будто Есенин решил с холодной и ясной головой, что это его путь к славе, и начиная с 1919 года стал преподносить публике то, что она хотела. «Я не знаю, что чаще трансформировалось у Есенина: его жизнь переходила в стихи, или стихи в жизнь. Его маска стала его подлинным лицом, а лицо стало маской».

Он затеял опасную игру. Есенин и раньше играл в нее — еще с 1915 года. Но никогда прежде он не ударялся в нее с таким бешеным темпераментом. Конечно, имажинист не изменил Есенина в одну ночь — в течение месяцев, даже лет, трещина могла оставаться незаметной. Скандалы имажинистов далеко не всегда были циничными и отвратительными, в них просвечивал и молодой задор, веселье, озорство.

Поэт Полетаев вспоминал об одном таком выступлении Есенина в «Кафе поэтов»:

«Он выходит в меховой куртке, без шапки. Обычно улыбается, но вдруг неожиданно бледнеет, как-то отодвигается спиной к эстраде и говорит:

— Вы думаете, что я вышел читать вам стихи? Нет, я вышел затем, чтобы послать вас к …..! Спекулянты и шарлатаны!

Публика повскакала с мест. Кругом кричали, стучали, налезали на поэта, звонили по телефону, вызывая «чеку».

Примеров таких «красивых» скандалов известно множество. Достаточно вспомнить хотя бы эпизод, когда одной темной осенней ночью имажинисты сняли дощечки с надписью «Кузнецкий Мост» и приколотили на их место дощечки, где было выведено «Улица имажиниста Есенина», а вместо «Петровки» в Москве появилась «Улица имажиниста Мариенгофа».

Типичный скандальчик в «Кафе поэтов» описывал Мариенгоф в своих воспоминаниях «Мой век, мои друзья и подруги». Шел вечер, называвшийся «Явление народу имажиниста Рюрика Ивнева». За столиком рядом с эстрадой сидел мужчина из «недорезанных буржуев» с лицом, испещренным дырками, как швейцарский сыр. Он все время громко разговаривал со своей рыжей дамой, заглушая тоненький голосок Ивнева. Есенина это вывело из себя, и он крикнул:

— Эй… вы… решето в шубе… потише!

«Недорезанный буржуй» не обратил никакого внимания на его окрик и продолжал так же громко говорить. Тогда Есенин подошел к его столику и со словами «Милости прошу со мной!» взял говоруна двумя пальцами за нос и неторопливо повел его к выходу через весь зал. При этом с рязанским выговором повторял: «Пордон… пордон, товарищи».

Зал замер от восторга, а швейцар шикарным жестом распахнул дверь. Рыжая спутница истерически кричала.

После этого случая в «Кафе поэтов» яблоку негде было упасть. Публика валила валом. Вероятно, многие мечтали своеобразно прославиться — а вдруг и его самого Есенин за нос выведет.

Необходимо подчеркнуть, что приверженность Есенина постулатам имажинизма была отнюдь не однозначной. Он не раз публично утверждал свою поэтическую независимость от каких-либо школ. Достаточно заглянуть в воспоминания Чернявского, который рассказывает о выступлении Есенина на литературном вечере в Ленинграде весной 1924 года: «Начав с защиты друзей, он — вольно или невольно — опроверг многое из сказанного ими. Его выводы были таковы: напрасно меня считают крестьянским поэтом («Вот Клюев на меня обижается»), напрасно они все, хотя они друзья мне, считают меня своим». «Я не крестьянский поэт и не имажинист, я просто поэт».