Мусоргский - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Федякин cтр.№ 82

Россия на пороге потрясений. Разрядные книги сжигаются публично. С китайской границы доходят тревожные вести о столкновениях на Амуре русских поселенцев с китайцами. А далеко, в Пустозерске, «за великие на царский дом хулы», в огне обретают гибель духовные вожди раскола: Епифаний, Лаздий, Никифор и протопоп Аввакум.

Двадцать седьмого апреля печальный удар колокола возвестил о кончине царя. С колокольни взметнулась стая ворон. Наступала одна из самых драматичных страниц русской истории.

* * *

Тридцатого июня Мусоргский — шафер на свадьбе Римского-Корсакова и Надежды Николаевны Пургольд. Еще через неделю появляется заветная тетрадь.

Вверху будет выведено большими буквами, с нажимом: «Хованщина». На заглавие ляжет тонко начертанный крест. Вертикальную линию по краям пересекут маленькие черточки. Поперечина креста пройдет прямо по буквам, как бы их перечеркивая. Только пропорция давала нужное впечатление: жирные буквы на тонкой линии, «Хованщина» на кресте… Сюжетная основа — стрелецкий бунт 1682 года, несколько месяцев русской истории. Идейная основа — раскол, то событие в русской истории, из которого вышли мучительные противостояния последующей русской истории: Петербург и Москва, Россия и Русь, государство и народ, столица и провинция, западничество и славянофильство… — все те противоречия, что запечатлелись и в гербе российском: двуглавый орел, один его взгляд — на Запад, другой — на Восток.

Под надписью «Хованщина» — буквами помельче — обозначен жанр: «народная музыкальная драма в пяти частях». Здесь сказался опыт «Бориса». Назвать «Хованщину» «оперой» — значило сузить самый смысл будущего создания.

В этот день он занесет список источников для либретто будущей оперы. «Летописи русской литературы и древности Н. Тихонравова» — сборники, где статьи историков и филологов перемежались с публикациями древних рукописей. Он укажет выпуск 1861 года, хотя их было больше, и читал он, похоже, все. «История Выговской пустыни» — та самая книга, которую брал некогда у «дяиньки» Никольского. Книга И. И. Голикова «Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России», П. К. Щебальского «Правление царевны Софьи», оттиск из «Русского слова» за 1859 год, со статьей М. И. Семевского «Современные портреты Софии Алексеевны и В. В. Голицына». Свидетельства И. А. Желябужского, Сильвестра Медведева, А. Матвеева будут извлечены из объемистого тома «Записок русских людей», подготовленного И. П. Сахаровым. Там же будет опубликована и рукопись Крекшина, которую он в перечне подзабыл. Венчает список источников знаменитое «Житие протопопа Аввакума, написанное им самим».

Источников скоро будет куда больше. Но пока хватало и этих.

Одиннадцатого июля он вспомнит: пять лет назад, когда Балакирев пытался привлечь внимание к Глинке, к русской музыке в Праге, для их кружка свои двери открыла Шестакова. Сколько было надежд, задора, желания бороться! И это уже становилось историей: Корсинька, похоже, остепенился; Милий и вовсе отдалился, стал совершенно чужим. Контраст между прошлым и настоящим был разителен. Он вглядывался в те незабываемые годы. «Сокрушался сердцем». Ей, голубушке Людмиле Ивановне, и скажет об этом заветное слово:

«Много хорошего было сделано, и за это хорошее дань Вам надлежит, Вам по праву Светло прошлое кружка, — пасмурно его настоящее: хмурые дни настали. Не стану винить за это ни одного из сочленов, „бо несть злобы в сердце моем“, но по прирожденному мне доброму смеху не могу не почтить кружок изречением Грибоедова: „одни повыбыли, другие, смотришь, перебиты“; то, что служило на пользу Скалозубу, зело печально для кружка, и как ни стараюсь я отогнать докучливую муху, что жужжит скверное слово „развалился“, муха тут как тут со своим жужжанием — словно смех, гадкий смех слышится в этом жужжании. Вам, голубушка, остается собрать остатки разбившейся священной армии, и если невозможен бой с халдейской всячиной, то драться до последней капли крови в буквальном смысле. Найдутся бойцы, у которых не вырвешь знамени из рук, и соберутся эти бойцы, хоть и в лохмотьях, да в своих, не в чужевзятых, не в женских капотах и юбках, как в священной армии великого палача. Художник верит в будущее, потому что живет в нем; эта вера толкнула меня, при сложении моей дани у Вашего подножья, исповедаться перед Вами. Примите моего „Бориса“ под Ваше крыло, и пусть от Вас начнет он, благословленный, свою публичную страду».

Грустное было письмо. И «Горе от ума» припомнилось как невеселая шутка. И «великий палач» — Наполеон — пришел в голову не просто так. Недавняя Франко-прусская война уже отозвалась и в русской жизни. После объединения и усиления Германии чувствовалось напряжение во всей Европе. В России ввели всеобщую воинскую повинность. Через два дня, в письме к Стасову, Мусорянин запечатлеет и столичные будни:

«Сам-Питербух и его окрестности изображают, по двухножной части, сплошной детский лагерь; фабричные бродят по улицам, насвистывая или нахрипывая военные марши, даже бабы-ягодницы выкрикивают и выпискивают по-военному…»

Письмо это начиналось с начертанных последних тактов «Бориса», с печального замечаньица, которое отсылало к тому же «Годунову»:

так ноет юродивый в моем «Борисе» и, боюсь, не всуе ноет.

Быть может, эта тревога и заставляла вчитываться в историков, в записки прошлых людей. Хмурая человеческая комедия разыгрывалась сейчас, разыгрывалась она и тогда. Ничему не учила. И все-таки содержала в себе не очень ясный, но важный, глубинный смысл.

* * *

С телом покойного царя Феодора на парадном одре чертогах царских прощалась и знать, и чернь. Подходили, целовали руку, осенялись знамением крестным. А в передней палате, за дверьми закрытыми, духовенство и сановники решали вопрос: кому быть царем на Руси. Патриарх Иоаким возложил руку на Святое Евангелие, другою поднял Животворящий Крест:

«Известно вам всем, яко Самодержавный Великий Государь, Царь и Великий князь Феодор Алексеевич, оставя земное Царствие, отьиде в вечное блаженство к Царю всех Царствующих, Господу нашему Иисусу Христу, и не остася по нем чад, но осташеся братия, сыны блаженныя памяти Великого Царя и Великого Князя Алексея Михайловича, всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержца, Великие Государи царевичи. Великий Государь царевич и Великий Князь Иоанн шести надесятилетен, одержим скорбию и слаб во здравии, вторый же Великий Государь царевич и Великий Князь Петр Алексеевич девятилетен. Из сих, кто будет наследником престола Российского? Кого наречем в Цари всея Великия и Малыя и Белыя России? Кого наречем самодержцем всероссийским?» ^[131]

Большинство стояло за Петра. Но раздались голоса и за Иоанна. И патриарх, дабы разрешить разногласие, предложил избрать царя согласием всех сословий. На Кремлевскую площадь были вызваны служилые, тяглые, торговые и прочий люд. Были на Москве еще и выборные — с декабрьского земского собора об «уравнении чинов». И с Красного крыльца, перед густой толпою, патриарх Иоаким произнес свой вопрос. И чины, и люд московский ответили: быть царем Петру. Противных было немного.