Мусоргский - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Федякин cтр.№ 143

«Как Вы нынче меня все радуете, Му-са-ля-нин, — Ля-садка!!!» — Стасов вспомнил тут, как дети брата Дмитрия радовались приходам Мусоргского, как маленькие, не выговаривая трудных согласных, коверкали его имя, и как автор «Хованщины» сам рядом с ними превращался в ребенка. — «…Когда Вы начнете у Римского многоголосиям обучаться, этого мы еще подождем, а вот, покуда, каким львом вперед ломите!» — А далее «généralissime» взялся за привычное толкование будущей оперы. И начал «Бах» по-всегдашнему забрасывать возможными сюжетами, поворотами, коллизиями. Как трое разномыслящих сойдутся, наконец. Схватить царевну и царей, на место их посадить Андрея Хованского… «Généralissime» торопился, готов был видеть заговор фигур, друг с другом во всём несогласных. Мусоргский так спешить не будет. И вместо заговора возникнет сбивчивый, полный взаимными упреками разговор Голицына с Хованским. А позже — беседа всех троих, где Досифей и попытается примирить непримиримых. Да так ни к чему разговор и не приведет. Он будет прерван — сначала всполошенной Марфой, едва избежавшей гибели, затем — предвкушающим свою скорую власть Шакловитым.

* * *

Под шелесты Царского Села работалось всласть. Из-за суровой, страшной эпохи конца XVII столетия стало проступать и другое, веселое время. Как это могло переплетаться в его уме, его душе, в его слухе? Неужели сквозь покои князя Голицына он видел и лотки, навесы, телеги с грудами товаров? Рядом с фигурами Василия Голицына, Ивана Хованского и Досифея пестрела ярмарочная толпа — торговцы и торговки, крестьяне, чумаки, цыгане, евреи, молодые дивчины и паробки. За окнами кабинета Голицына светился жаркий летний день в Малороссии.

На бумаге проступал спор князей, а в ушах звучала и ярмарочная разноголосица. Самодовольный Хованский надвигался на Голицына:

Знаешь ли ты, чья кровь во мне?.. Гедимина кровь во мне, вот что, князь: и потому кичливости твоей не потерплю я. Чем кичишься? Нет, изволь, скажи мне: чем кичишься ты? Небось не славным ратным ли походом, когда полков тьмы темь, без боя, ты голодом сморил.

— Что?.. — вскипал Голицын. — Не тебе судить мои поступки; нет, не твоего ума это дело, слышишь ты!

И тут же голосило ярмарочное разноречье:

— Вот горшки!

— Арбузы!

— Ведра да баклажки!

— Вот ленты красные, красные ленты!

— Вот сережки из кристаллов, вот монисто! Он, купите!

— Ведра!

— Дыни!

— Ленты, ленты, ленты дивны!

Появлялся Досифей: «Князья! Смири ваш гнев, смири гордыню злую. Не в раздоре вашем Руси спасенье. Право, любо на вас глядеть, князья! Собрались для совету; так бы о Руси радеть хотелось! А чуть пришлись, ну, ровно петухи: цап, цап!»

А тут же, рядом:

— Гей, хлопцы, гей, ко мне! Смушек решетиловских шапки вы найдете!

— Ой, идите вы, Панове, покупайте поживее!..

К концу августа проявится и цыган, увиденный совсем на особину. Выкрики торговцев напомнили раешный стих. Тут же явилось и видение самой жизни как раешной комедии. И в при-мечаньице Мусоргский поставил: «Цыган, заведующий комедией. Quasi Deus ex machine»… Знаменитый в истории театра «Бог из машины»… Ярмарочный балаган оборачивался карнавалом.

Тридцать первого августа нацарапает письмецо Шестаковой, что вот-вот допишет 2-й акт, да присовокупит: «Сочинялся цыган для „Сорочинской ярмарки“ — такой, имею Вам доложить, хват и плут этот цыган».

Значит, сначала явился этот «хват и плут» из гоголевской повести с вестью о Красной Свитке:

— Вон там, в том старом сарае, как только вечер наступит, рыла свиные повыползают, и горе, кто подойдет близко.

Следом уже пришел и финал 2-го действия «Хованщины». И в те стены, где сошлись князь Голицын, князь Хованский и Досифей ворвалась Марфа:

— Отче! Ты здесь? Шла я от князя по зорьке вечерней; только по задворкам шасть! — Клеврет! Я домекнулась: следит за мной, видно. Было за Белгород, близко «Болота». Тут при «Болоте» душить меня почал, баял: ты наказал, княже…

И далее, до появления Шакловитого с вестью о доносе («Хованские на царство покусились») и словом Петра:

— Обозвал хованщиной и велел «сыскать».

Все смешалось в чувствах — надежды, сожаления, соболезнования. Шел отпуск, хорошо сочинялось. Думалось о сценках в Малороссии, о действии в стрелецкой слободе. Но вот доходит грустная весть о смерти дочери у старшего из братьев Стасовых, Николая Васильевича; Людмила Ивановна опять огорчена слухами и дрязгами; истек срок контракта с Эдуардом Направником, дирижер пожелал, чтобы в новом договоре учли интересы хора и оркестра — предоставили им возможность бенефисов, и дирекция «призадумалась», контракт повис. Людмилу Ивановну ее «Мусинька» пытается успокоить: «Голубушка моя дорогая, пусть жужжат — пускай делают, по призванию, свое дело. От комаров да мошек не упасешься. Ведь кишмя кишат. Где уж тут. Здоровеньки будьте…» Положение с Направником тревожит: «Я не верю и думать не хочу, чтобы у нас не было Направника, — приписочка в конце письма. — В России должна быть русская опера — должен быть — Направник, как там чиновники ни скрыпи. Что за безумие! И думать не хочу».

И всё ему не сиделось в Царском, хотелось поделиться написанным. Ездил по чугунке в Питер, показывал. 10 сентября заскочит к голубушке Людмиле Ивановне, а на обратном пути узнает: «Направник победил», — и тут же пошлет бодрую вес-точку Шестаковой. Там же присовокупит: «Работаю много. Удачно состряпалась народная (стрелецкая) сцена „Хованщины“».

Отпуск пролетел быстро. Но и поработалось. Было чего показать «généralissime».

* * *

Октябрь 1876-го. Ветер носит опавшие листья. Владимир Васильевич Стасов пишет в Тверь, Голенищеву-Кутузову. Желает кратенько сказать о главных новостях… — «Глинке поставлен будет мраморный бюст 27 ноября в фойе Мариинского театра; работы Чижова, на деньги Громовых, натурально все по „интригам“, как говорит Щербач, „дрянной старушонки“. Государь уже позволил». (Стасова коробило от наименования «дрянная старушонка», — так Щербачев пошучивал, называя Шестакову, — но почему-то противное прозвище то и дело приходило на ум, когда он брался за письма, и приходилось спасаться кавычками.) «Мусорянин сочинил много чудесного, летом, и вдобавок спустил весь свой жир и весь красный нос — а пешком ходит по целым верстам!!!» (Мусоргский действительно этим летом его восхитил, «Бах» и не ожидал, что тот столько всего настряпает.) «Бородин привез не много, но рас-пречудеснейших вещей, из Москвы. Особливо меня восхищает „процессия бочки“, песня с гудком и хором (все это в 1-й акт), и великолепный страстный дуэт Ярославны с Игорем, после возвращения этого последнего». И далее — о новом таланте, Анатолии Лядове с его крошечными фортепианными «Бирюльками», о музыкальных субботах у Корсаковых, кои скоро начнутся. Были и еще новости: картина Репина «Садко» удалась лишь наполовину, в остальном — «просто так-таки и шлепнулся — плохо!», Тургенев напечатал плохие стихи, Щербачев объявился после долгого отсутствия.