Со мной летела бомба - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Майоров cтр.№ 58

Понимая, что я размышляю совершенно ни о чем, я направился к своему излюбленному месту в квартирах. К мусорному ведру. Еще выдвигая его на середину комнаты, я почувствовал, что оно наполнено доверху. Крышка скакала на нем, не соприкасаясь с краями. Содержимое меня удивило до крайности. Несколько шприцев, сломанных ампул, вата с засохшей черной кровью и огромное количество таких же окровавленных бинтов. Недоступные моему пониманию миски одноразового применения, тонкие капельницы и другие причуды врачебной ерундистики. Одним словом — полный набор использованных медицинских препаратов и материалов. Теперь понятно предназначение сдвинутых столов в комнате. В этой квартире около месяца назад кому-то делали операцию.

Я поднял одну из ампул. «Лидокаин». Понятно, местный наркоз. И таких ампул четыре. Тут же валялись скомканные резиновые перчатки со следами засохшей крови. Тут не просто кого-то перевязывали. Здесь был врач! Черт возьми! Как по бинтам да вате определить, что именно резали да перематывали? И какое отношение к этому имеет Табанцев?

— Посмотри сюда! — раздалось из комнаты.

Когда я вошел, Бурлак стоял над перевернутым матрацем и держал в руке несколько фотографий. Он протянул их мне, и я почувствовал, как в моей груди застучало сердце…

С трех фото на меня смотрело лицо Ольги Кореневой. На двух остальных она была изображена в профиль. Художественные, очень качественные снимки.

— Ты не знаешь, зачем люди иногда прячут фотографии под матрац? — усмехнулся Ванька.

Знаю…

Вот теперь я понял все.

Я понял, что меня мучит весь последний месяц и что за закодированные мысли проносятся в моей голове. Теперь я знаю, насколько глуп и недогадлив бываю.

Если содержание не отвечает форме, то ты никогда не разглядишь его за этой формой. И не удивительно, что я до сих пор не встретил в своем небольшом городке Ольгу Кореневу, хотя она продолжает жить в нем и делать свои дела.

Я понял все.

Меня оставили последние силы и надежда. Я опустился на кровать и бросил на пол фотографии. Они мягко плюхнулись и рассыпались веером по паркету. Внутрь меня стала медленно прокрадываться пустота. Вползая, она вытесняла все, чем я жил последние дни, во что верил и на что надеялся.

— Что случилось? — заволновался Ваня.

Мне даже взгляда не хотелось отрывать от пола. Отвечать и объяснять что-то — тем паче.

— Иван, найди, пожалуйста, в этой квартире большое зеркало, — глухо выдавил я.

— Я был в ванной комнате, Сергей. Там, кроме толчка и самой ванны, ничего нет.

— А ты поищи в других местах. Оно и не должно висеть на стене…

Бурлак ушел, оставив меня наедине с самим собой. Самое страшное и обидное — проиграть не в основное время, а в овертайме. Быть близко и не успеть.

Ваня вернулся, держа в руках большое, полметра в диаметре, круглое зеркало.

— Оно в нише было, — ошеломленно пробормотал он. — Но откуда ты знал?

Я встал и забрал зеркало из его рук. На меня из него смотрел вяло улыбающийся неудачник. Человек, которому не суждено совершить задуманное. А все потому, что мне ничего и никогда не дается просто так.

— Прости меня, Ваня. Прости за то, что я никогда не смогу найти убийцу твоего отца.

Резко размахнувшись, я разбил свое отображение. Десятки осколков, сверкая и звеня, разлетелись по всей комнате…

До боли знакомый кабинет нашего Белого дома — ГУВД. Здесь решается судьба всех, кому не посчастливилось проявить себя так, как хотелось бы видеть людям, восседающим за столами. Передо мной весь цвет и элита руководства: заместитель начальника по работе с личным составом, начальник отдела кадров, начальник уголовного розыска города и еще пять человек с двумя-тремя большими звездами на погонах. Выше них — только небо.

Оскорблять себя я, конечно, не позволю, а в остальном для них — полная свобода действий. Один черт, решение ими уже давно принято, и я сейчас не в силах ничего изменить. Другое дело — как они решили меня уволить. Одно — за нарушение дисциплины, другое — в связи с назначением срока лишения свободы по приговору суда. Что сегодня — прелюдия? Удостоверение, например, отобрать? Может, в отношении меня уже и дело уголовное возбуждено?..

Нет, не думаю. Я ведь могу разговориться на суде. Впрочем, я себя просто подгоняю. Неприятно все до ломоты в суставах, вот и рисую углем на потолке.

* * *

Я был уволен приказом начальника ГУВД из органов внутренних дел за грубое и систематическое нарушение дисциплины. Подтверждением оного были многочисленные рапорты Обрезанова и Торопова. В них говорилось, что капитан полиции Загорский, ведомый себялюбием и гордыней, презрел интересы службы, вел себя в коллективе презрительно по отношению к коллегам, допускал многочисленные опоздания на службу, употреблял спиртные напитки как на службе, так и в быту. Одного этого уже было достаточно, но мне подмотали все, что только можно. Максим в паре с Тороповым, аки Ильф с Петровым, распинали меня и мою гордыню на свежеотпечатанных секретаршей ГУВД листах бумаги. Особенно драматично прозвучала фраза о том, что я, имея большой авторитет в коллективе, резко снизил показатели всего отдела. Глядя-де на меня, другие сотрудники, по привычке беря с меня пример, так же стали опаздывать на службу и проявлять недисциплинированность.

Обрезанова на экзекуции не было, он почему-то заболел. Но был Торопов, и рот ему заткнуть никто даже не пытался.

Меня терзали еще около получаса, вспоминая материалы пятилетней давности, «непонятные встречи с криминальными лицами» (это опера-то этими вопросами мучить, которому законом установлены встречи с криминалитетом!), и даже поставили в вину неумение создать собственную семью. Я решил дотерпеть до конца. И дождался. Из угла кабинета раздался робкий голос начальника следственного отдела:

— Может, предоставим человеку уволиться по собственному желанию? Зачем жизнь ломать?

Буря возмущения, раздуваемая замом по воспитательной работе:

— Чтобы дать ему возможность в последующем восстановиться в полиции? Я полагаю, что это тот случай, когда нам нужно проявить принципиальность. Нам такие деятели, как Загорский, не нужны. Мы от них избавлялись и будем избавляться.

Я не выдержал и расхохотался.

Я смеялся так, как не смеялся уже, наверное, лет десять. Я захлебывался от хохота, как малыш, глядя на Тома и Джерри. Что это было? Нервы? Облегчение от того, что я свободный человек и эти отвратительные рожи я не увижу уже никогда? Не знаю.

Был объявлен «приговор», я расписался в ознакомлении с ним, положил на зеленое сукно стола удостоверение и вышел на улицу. Уже на крыльце я почувствовал, что задыхаюсь…

Рванув воротник, я оперся на перила. Сейчас все пройдет. Нужно только постоять и отдышаться.