Отдельно хочу предостеречь создаваемые органы Комиссариата внутренних дел от чисток по любому признаку кроме антигосударственной деятельности. Никакие сословные, имущественные или национальные признаки не должны влиять на рассмотрение действий гражданина и вынесение справедливого решения по его поступкам.
Революционная сознательность, честность и непредвзятость должна стать знаменем наших революционных защитников и их непреложным правилом в ежедневной деятельности.
Из выступления на партийном активе Петроградского городского комитета ВКП(б).
И. В. Сталин. Газета «Правда» от 28 ноября 1916 г.
Был я у Бальмонта. Несколько человек гостей: чёрствый и знаменитый Сологуб, человек пять скромных поэтёнков и две хорошенькие декадентские девицы.
Бальмонт мил, рыж, мёрз от холода, на плечах шарф одной из дев, интересовался моей музыкой, увлёкся (к большой моей радости) пятым «Сарказмом» и подарил свою книжку с надписью «Волшебнику звуков С.С. Прокофьеву, в высокий дар которого я верю». Я был этим очень горд.
Записки С.С. Прокофьева, ноябрь 1916 г.
По Петербургу подразделения дивизии двигались так же, как по Стамбулу, с разведкой, боковыми дозорами и арьергардным прикрытием. Согласно уже давно и твердо отработанному плану «Наступление штурмовой дивизии по урбанизированной территории, в условиях активного противодействия противника», раздел три: «Наступление дивизии в условиях численного превосходства противника». Вместо бригад и полков все, по известной схеме, разбились на штурмовые колонны, отряды и группы, и каждая группа получила свои цели: первоочередные, второй и третьей очереди. Под контроль брали все узлы городской инфраструктуры: мосты, телефонные станции, вокзалы, трамвайные депо, причалы, перекрестки и даже просто господствующие здания.
Временное правительство почти сразу же оказалось в условиях изоляции: казаки и драгуны при поддержке броневиков немедленно захватили все узлы связи и отключили все линии, ведущие к Таврическому и Зимнему дворцам.
Львов вспомнил, что на Франко-Русском заводе в ремонте должен находиться крейсер «Аврора», и тут же бросился к Анненкову:
– Борь, дай мне на завод сходить!
– На какой завод и за каким чертом он тебе понадобился? – поинтересовался тот, а выслушав объяснения, хмыкнул. – Блин, ты точно – ненормальный. На кой тебе этот крейсер сдался? Толку-то в нем?
– Ну, во-первых, это все-таки четырнадцать шестидюймовок. С весьма нехилой дальнобойностью. Если что-то пойдет не так, то восемь орудий в залпе могут оказаться совсем не лишними, – начал перечислять Глеб. – Во-вторых, контроль за рекой в городе, который изрезан всякими водоемами почище Венеции, – тоже штука полезная. В-третьих…
– А в-третьих и главных, – расхохотался Борис, – ты сейчас готов палец себе отрезать, лишь бы самолично бабахнуть с этого крейсера по Зимнему! Ладно, ладно, – он примирительно хлопнул друга по плечу. – Будем считать, что я проникся и убедился в необходимости этого крейсера. Бери своих любимцев и дуй. «Гебен» ты уже захватил – беги, добавляй в свой актив «Аврору».
К этому моменту в городе развернулось настоящее сражение. Временное правительство от греха подальше перебралось в Зимний, оборонять который было проще, чем любой другой объект, за исключением разве Петропавловской крепости, и пыталось подтянуть туда оставшиеся верными войска. Отчаянно оборонялись юнкера, впрочем, так же отчаянно, очертя голову, переходили на сторону штурмовиков. Остатки петроградского гарнизона были готовы удариться в беспорядочное отступление, если бы нашлось куда. Но – увы! – бежать некуда, и потому солдаты сопротивлялись с упорством обреченных. Кроме них по городу метались обеспамятевшие от ужаса анархисты и какие-то вовсе уж непонятные группировки из вооруженных студентов и гимназистов, которые даже сейчас пытались решать собственные проблемы и разногласия, то и дело вступая в бои друг с другом.
И в этом хаосе и безумии железной поступью шли штурмовые группы штурмовиков, жестоко и яростно давя любые попытки сопротивления. Одна из таких групп, которой командовал зауряд-прапорщик Чапаев, как раз подошла к Главпочтамту…
Передовой дозор доложил, что в здании почтамта засело какое-то подразделение Петербургского гарнизона, и засело крепко, выставив парочку пулемётов в окна и стрелков на крыши. Чапаев вспомнил, как его обожаемый командир говорил: «Наша основная цель в городе – вокзалы, почты, телефон», и быстро поставил своим бойцам боевую задачу: выбить из здания почтамта непонятных вояк и взять здание под свой контроль. В успехе Василий Иванович Чапаев, имевший под своей командой полноценную роту штурмовых саперов, усиленную пятью пулемётами и двумя полевыми пушками, не сомневался: мало найдется в мире солдат – если только найдутся вообще! – способных выдержать удар тех, кого боготворимый Львов именует не иначе, а только «элита элит»!
Основная часть бойцов была ещё на Малой Морской улице, когда к Чапаеву подлетел боец дозора на новенькой мотоциклетке «Харлей». Добрый десяток этих машин нашелся в Стамбуле, и, разумеется, штурмовики немедленно прибрали к рукам такие полезные в хозяйстве вещи.
Не слезая с мотоциклета, он откозырял:
– Василь Ваныч! Тама стрельба идёт!
– Так сейчас везде стреляют, – Чапаев вопросительно посмотрел на мотоциклетчика. – Что нам-то до того?
– А то, что наш-то почтамт штурмуют!
– И кто же это такой умный? – Чапаев сбил на затылок неуставную мерлушковую папаху, подаренную атаманом Анненковым на День ангела. – Слушай мою команду. Пулеметы вперёд, рассыпной строй. Снайперы, стрелять только по команде.
Остаток пути преодолели мгновенным броском, сразу натолкнувшись на три грузовика, возле которых крутились матросы.
– Кто такие будете? – Вышел вперёд коренастый мужчина в чёрном бушлате, перепоясанный крест-накрест пулемётной лентой.
Вместо ответа тачанки лихо развернулись, уставив холодные зрачки пулемётов на жидкий заслон из десятка моряков.
– Золотопогонники! – крикнул кто-то из матросов, и мужчина совершил самый глупый поступок в своей жизни, скинув ремень винтовки с плеча.
Пулеметы загрохотали дружно и слаженно. Заслон смело, точно веник горничной смахивает с полу забытых игрушечных солдатиков.
Матросов, увлеченно палящих по окнам почтамта взяли тихо и почти без крови, лишь чуть перекосив пару особо непонятливых физиономий, и, разоружив, согнали в одну кучу.
– Эй! – Василий Иванович вышел перед фасадом и взмахнул рукой. – Кто там в почтамте! Вылазь потихоньку.
Вместо ответа раздался выстрел, и у ноги вжикнула пуля, взметнув фонтанчик грязной воды.
– Орудия на прямую наводку. Пулемётам разобрать цели. Снайперам быть в готовности к открытию огня, – взревел Чапаев, не сдвинувшись с места. – Орудиям принять целью пулемётные точки. Заряжай! – Громко лягнули затворы пушек, и орудийные стволы медленно опустились, уставившись жерлами в окна почтамта, откуда торчали пулемёты. – Две минуты на размышления. Через две минуты открываю огонь без предупреждения! – крикнул Чапаев. После чего спокойно достал из кармана серебряный портсигар – подарок своего командира Львова на тот же День ангела, неторопливо вынул и размял папиросу, чиркнул спичкой и пыхнул клуб ароматного дымка.