Свое время - читать онлайн книгу. Автор: Яна Дубинянская cтр.№ 56

Ему не отвечают, и от этого становится еще страшнее.

— А где у вас тут можно?..

Не надо. В туалет я уже не хочу. Я хочу только бежать отсюда, но Игар держит крепко, его пальцы впиваются в запястье все сильнее, до боли, до онемения; он сам не ощущает отчаянной силы своего пожатия, он боится, боится еще сильнее меня.

— Садись, — бросает чей-то равнодушный голос. — И ты, дочка, садись.

Игар не трогается с места. Последнюю свою решимость, отпущенный ему на сегодня запас он истратил на то, чтобы втащить меня по ступенькам в дом, преодолевая пассивное, но все же сопротивление, справиться силой с моим страхом, временно выпустив из под контроля свой. Надеяться на Игара, как я продолжала, не отдавая себе в этом отчет, до сих пор — до сих пор! — больше нельзя.

Я поднимаю голову и смотрю.

Они сидят за овальной обеденной платой, гротескно огромной, забросанной как попало чем-то неопрятным, остро пахнущим, съедобным. Я голодна, боже мой, как я хочу есть; внезапным спазмом перехватывает живот, я блокирую боль, прижав ее ладонью, вырванной из Игаровой руки. Все эти люди — сколько их: десяток, полтора, два?! не знаю, они сидят вплотную, соприкасаются, сливаясь в одно, безличностное, безликое — зачерпывают, откусывают, жуют, запивают, прямо вот так, друг у друга и у нас на глазах!

Еда — самый интимный из физиологических процессов человека. В любви участвуют двое, но пищу-то ты поглощаешь один, и делать это на глазах у всех — все равно что… Все-таки очень хочу в туалет.

— Я сейчас, — шепчу Игару.

Убегаю в боковую дверь раньше, чем он успевает что-то сказать.

Нужный мне узел я нахожу за первым же поворотом, по наитию, сразу; туалеты здесь нормальные, на одного, и закрываются изнутри, и это помогает справиться с паникой. Выхожу. На стене напротив большое зеркало, я в нем перепуганная и очень красивая, даже смешно. На пластиковом прямоугольнике у пояса, как они его назвали? бейджик? — написано: Ирма Онтари. Ирма Онтари — это я. А тут всего лишь Всеобщее пространство, не больше, не страшнее. Вообразить, что на мне по-прежнему хронос, непроницаемый, невидимый, полностью прозрачный. Взбиваю изнутри волосы, свободные, пушистые. Я уже почти не боюсь, Игар, а ты?..

Поворачиваюсь перед зеркалом, пытаясь рассмотреть свою узкую спину, затем прикусываю губу — и возвращаюсь.

Не вижу Игара — и снова чуть было не проваливаюсь в панику; но успеваю увидеть. Он сидит среди них, за общей платой-переростком, в кольце людей и еды. Улыбается и делает мне призывный, будто подгребающий знак рукой. У него каменная улыбка на лице.

Я улыбаюсь тоже. Подхожу ближе. Игар сидит по ту сторону платы, недостижимый, как соседние миры во Всеобщем пространстве. Он стиснут с обеих сторон так плотно, что, кажется, не только поминутно соприкасается с соседями руками, но и врастает в них всем телом по линиям бедер и плеч.

— Садись за стол, сестренка, — говорит кто-то. Не Игар.

Игар жует. Потом запивает из длинной высокой кружки. Это выглядит не так омерзительно, как, по идее, должно было быть.

А люди за столом (запоминаю слово), оказывается, сидят неравномерно, где-то гуще, а кое-где и посвободнее, я замечаю слева участок, где пустуют сразу три места и, решившись, направляюсь туда. Занимаю то, что посередине и, счастливая удачным маневром, осматриваюсь по сторонам.

Так странно. Эти люди, показавшиеся мне однородной массой, на самом деле все разные, причем разные демонстративно, вопиюще. Напротив меня сидит парень огромного роста, лохматый и рыжий — гораздо рыжее меня! — с яркими зелеными глазами, толстой шеей, широченными плечами и причудливыми рисунками на руках, до самых кончиков пальцев. Рядом с ним юноша вдвое тоньше, но не хлипкий, а изысканно-гибкий, как домашний цветок, у него тонкие усы над губой и длинные серебряные ресницы. Между ним и Игаром — девушка с ниспадающими волосами лилового цвета, пухлыми губами и полностью обнаженной грудью. Мне не нравится, что она рядом с Игаром; отворачиваюсь, прикусив губу.

По эту сторону стола, слева от меня через пустующее место сидит, не могу понять, мужчина или женщина: четкий профиль, очень коротко стриженые волосы и маленькое ухо, блестящее от множества украшений, покрывающих его почти сплошь. А справа — старик с белой-белой, спускающейся на грудь бородой, в которой запутался синий цветок…

Он оборачивается на мой взгляд:

— Ешь, Ирма.

Откуда-то он знает мое имя. А, ну да.

Переспрашиваю:

— Можно?

Старик улыбается с безмерным удивлением, приподняв белые брови и щуря васильковые глаза. Откусывает от ломтя, намазанного чем-то желтым, на бороде повисают крошки. Почему-то я могу на это смотреть.

Перевожу взгляд на то, что лежит на столе. Оказывается, я ошиблась и здесь: съестное вовсе не разбросано как попало, а распределено по столу равномерно, даже красиво, просто я не привыкла видеть сразу столько еды. Вижу знакомые упаковки сэндвичей и печенья — целыми кучами на блюдах, горы нарезанного хлеба, множество открытых банок с дешевыми паштетами и плавлеными сырами, а посреди этого титанические миски салатов, дымящихся супов… Ну, этого я точно не буду есть. Беру печенье с ближайшего блюда. Нормальное печенье, у нас тоже можно заказать такое по линии снабжения в личное пространство. И пускай они смотрят; разрываю упаковку, она скользит под пальцами, но все-таки поддается. Ну?..

Кто-то обнимает меня сзади за плечи; взвиваюсь, печенье трескается в моих пальцах, не донесенное до рта, крошки сыплются на стол. Оборачиваюсь:

— Игар?!

Он смеется. Он садится на соседний стул, продолжая обнимать меня, склонившись голова к голове — а они смотрят нас нас, и белобородый старик, и рыжий верзила, и эта голая, с лиловыми волосами… пусть.

Кладу в рот последний кусочек печенья, оставшийся в ру­ках. Жевать при всех немыслимо, но печенье мягкое и са­мо тает на языке.

— Возьми еще, — предлагает Игар. — Тут все общее. Есть дома, куда люди приходят поесть. В другие — поспать… ага? — шею обдает его горячим смеющимся жаром.

Я помню. В один из таких, как ему показалось, домов он пытался затащить меня сразу, как только мы очутились… в Мире-коммуне, я запомнила, да. Но от этого не становится понятнее и легче. Взять с блюда еще одно печенье — под их взглядами, прикованными к нам, они все на нас смотрят, все, все! — я категорически не могу.

Игар подцепляет с соседнего блюда длинный ломоть хлеба, намазывает его чем-то желтым, наверное, сыром, получается точь-в-точь как у того старика с крошками в бороде. Руки Игара все еще подрагивают: не знаю, все ли это видят или только я одна. Встречаюсь глазами с гологрудой девушкой, она улыбается, мелькает что-то недожеванное у нее во рту… и тут Игар с размаху запечатывает меня своим бутербродом. Машинально откусываю, давлюсь, сгибаюсь пополам от кашля, неостановимого, со слезами. Судорожно отпиваю из кружки, поданной Игаром, и снова кашляю, и пью, и становится все равно.