Покорение Южного полюса. Гонка лидеров - читать онлайн книгу. Автор: Роланд Хантфорд cтр.№ 98

Не только собаки вызывали недоумение команды – было много других поводов подозревать неладное. Как отметил Амундсен, «на их лицах все отчетливее был виден знак вопроса».

Больше всего команду беспокоил зимний «дом для наблюдений». Он казался опасно тяжелым, и, как заметил Хелмер Ханссен в разговоре с Нильсеном, никакая сила на земле

не заставит меня спать в таком доме, поставленном на паковый лед. Но Нильсен ушел от ответа, а Ханссен в общении с ним больше этой темы не касался.

Такие случаи подтверждали: офицеры что-то скрывают. Этого было вполне достаточно для появления подозрений и упадка духа. Между тем стоило учесть, что почти все члены команды были выходцами из сообщества, где подчинение руководителю было абсолютным, но отнюдь не слепым, оно зависело от понимания конечной цели и уверенности друг в друге. В Дуврском проливе «Фрам» столкнулся с очень сильным лобовым ветром, и настроение команды упало еще больше.

Немного позже Йохансен написал в своем дневнике:

Я вынужден провести сравнение между нынешним плаванием и своим первым походом на «Фраме». Разница велика. В этот раз напряжение слишком большое. Нет командного духа. Нет чувства товарищества, не говоря уже о таких высоких вещах, как дружба, – они жизненно необходимы, если серьезная экспедиция вроде этой собирается достичь желаемых результатов.

Здесь впервые проявилось столкновение между Амундсеном и Йохансеном: одному было не по себе от того, что на него давил подчиненный, другой сравнивал своего нового капитана со старым, причем не в пользу нынешнего. У Нансена оказалась очень длинная тень.

Круглый, как бочка, «Фрам» то и дело уходил в крутой бейдевинд ^[63], поскрипывая и по-крабьи переваливаясь с боку на бок. На то, чтобы пройти Ла-Манш, ему понадобилось десять дней. Лишь 22 августа подул долгожданный северный ветер, позволив кораблю плыть свободно. И вот узкие проливы остались позади: «Фрам» наконец-то вышел в открытые воды Атлантики.

Это был конец первого действия, и Амундсен мог выдохнуть с облегчением. В ту ночь он принялся за неприятную работу: пришло время написать объяснение Нансену, которое собирался отправить с Мадейры. Запершись в каюте, он сел за пишущую машинку и начал старательно выстукивать слово за словом. Обычно Амундсен писал от руки, но сейчас «Фрам» раскачивался и кренился так, как мог делать только он, поэтому было трудно контролировать перо. В использовании пишущей машинки тоже было что-то символическое, будто автор письма не мог совладать со своими эмоциями и желал замаскировать их:

Господин профессор Фритьоф Нансен [начал Амундсен],

с тяжелым сердцем пишу я Вам эти строки, но обратного пути нет, и поэтому я должен прямо перейти к делу.

Когда прошлой осенью появились новости от Кука и позднее – от Пири об их путешествиях к Северному полюсу, я сразу понял, что это стало смертельным ударом по моим планам. Я осознал, что более не смогу рассчитывать на финансовую поддержку, которая была мне так нужна…

Ни на одну секунду меня не посещала мысль об отказе от экспедиции. Встал вопрос: как найти необходимые средства? Собрать их, не предложив чего-то особенного? Об этом не могло быть и речи. Нужно было чем-то привлечь внимание публики. Только такой способ годился для того, чтобы выполнить мой план. Оставалась лишь одна проблема полярных областей, которая могла пробудить интерес в массах: достижение Южного полюса. Я знал, что если смогу ее решить, то с легкостью привлеку средства для экспедиции, которую планировал изначально.

Да, мне трудно признаваться Вам, господин профессор, но решение об участии в состязании по устранению этой проблемы было принято мной в сентябре 1909 года. Неоднократно я был готов раскрыть Вам свою тайну, но всякий раз не решался из страха, что Вы остановите меня. Я часто желал, чтобы Скотт каким-то образом узнал о моем решении, чтобы не создалось впечатление, будто я хочу без его ведома, по-змеиному, проскользнуть к полюсу и опередить его. Но я не осмелился ничего объявить из опасений быть остановленным. Со временем я сделаю все возможное, чтобы где-нибудь встретиться с ним и объяснить свое решение – и пускай после этого он действует по своему усмотрению.

Итак, с сентября прошлого года я окончательно определился со своими планами – и теперь могу с уверенностью сказать: мы подготовлены хорошо. Конечно, если бы мне удалось найти средства, и по сей день необходимые для первоначально задуманной экспедиции – примерно 150 тысяч крон, – я бы с удовольствием оставил мысли об изменении плана. Но что теперь об этом говорить.

От Мадейры мы пойдем на юг – к южной точке Земли Виктории. Я намерен высадиться там с девятью человеками и отправить «Фрам» в плавание с целью проведения океанографического исследования… Я пока не решил, где именно мы высадимся на берег, но не собираюсь идти по следам англичан. Естественно, они имеют преимущественное право. Мы будем делать то, от чего откажутся они.

В феврале-марте 1912 года «Фрам» вернется, чтобы забрать нас. Затем мы пойдем в новозеландский Литтлтон – к телеграфу. А уже оттуда – в Сан-Франциско, чтобы продолжить прерванную работу, имея, на что я очень надеюсь, необходимые для этого путешествия средства.

Я попросил Хелланда [Хансена], который только недавно узнал от меня о новом плане, передать Вам это письмо в надежде, что, возможно, Вы увидите мой поступок в более благоприятном свете, чем я сам.

И когда Вы, господин профессор, станете судить меня, не будьте слишком строги. Я пошел по единственному пути, который казался мне открытым, и теперь все просто должно встать на свои места.

Одновременно с письмом, адресованным Вам, я проинформирую об этой ситуации короля, но больше никого. Через несколько дней после этого мой брат публично сделает объявление о дополнении, внесенном в план экспедиции.

Еще раз прошу Вас не судить меня слишком сурово. Я не плут: принять такое решение меня заставила необходимость.

И еще прошу у Вас прощения за то, что я сделал. Да искупят предстоящие мне испытания все, в чем я перед Вами виноват.

С огромным уважением, Руаль Амундсен

Возможно, это письмо было самым трудным из того, что Амундсен когда-либо делал в своей жизни. Чего оно ему стоило, можно отчасти понять по его орфографии – и без того своеобразная, здесь она стала просто ужасной.

Ведь Амундсен не был бесчувственным монстром. За его непробиваемым панцирем, за цепким взглядом глаз, сверкавших на невозмутимом лице, изрезанном морщинами, иногда чувствовалось что-то невероятно ранимое. И теперь он, больше всего на свете боявшийся предательства, умевший прощать все, кроме нелояльности, ощущал, что сам предал кого-то.