Красная валькирия - читать онлайн книгу. Автор: Елена Раскина, Михаил Кожемякин cтр.№ 61

- Может, надоумишь, как? Глядишь, и мне пригодится.

- А ты сам не знаешь, или нож на меня точишь, гнида? - Раскольников протянул через стол руку сграбастать собутыльника за ворот расстегнутого френча. Лепетенко ловко увернулся:

- Не бузуй, Федор. Ты мне не только командир, братишка, знаешь. Обидные такие твои слова! Сам понимаешь, время такое. Поделись опытом.

- С тобой, что ли? - Раскольников пьяно расхохотался. - Ты, Семка, сам эту науку лучше меня знаешь! Черкнул кому надо что надо. Что, к примеру, на квартире у гада кронштадские прокламации... А не нашли бы - подкинули! Кому вера - ему, или мне?! Хотя, сейчас уже и мне веры не будет. А тебе - да, может быть. Мотай на ус...

- Ну, Федор, я к сарбозам еще за одной сгоняю - они эту сивуху по два штофа за фунт отдают! Жадоба...

Семен уходил и забывал вернуться. Раскольников спал, или бредил, и снова видел во сне ненавистное лицо мертвого соперника с победно смеющимися косящими глазами.

Под утро, проводив свою даму до порога ее комнаты и нежно пожав ее узкую, но крепкую ладонь, Сергей Колбасьев возвращался к себе в самом приятном расположении духа. Вдыхая ароматы южной ночи и игнорируя доносившийся из города унылый рев ишака, он размышлял о том, как некстати революционная мораль провозгласила поцелуй желанной женской ручки пережитком старого режима. Ведь без этого гораздо сложнее стало перейти к более приятным частям тела... А полпреда Раскольникова он достанет. Рано или поздно.

- Сергей Адамыч, разговор имеется, - прозвучал внезапно весьма неприятный на фоне этих сладостных раздумий голос. На скамье, еще хранившей тепло ее тела, развалился Семен Лепетенко в расхристанном кителе и с початой бутылкой виски в руке, но выглядевший вполне трезвым. Колбасьев молча опустился рядом.

- Ты красный военмор, Гражданку прошел, воевал, - сказал бывший переводчик, в голосе его звучали хорошо поставленные проникновенные нотки. - Я тоже. Ты мой братишка, тебя уважаю. Предупредить хочу.

- О чем? - заметно оживился Сергей Адамович.

- Бойся полпреда. Он тебя к своей бабе опасно ревнует. Просто полундра. Хорошо, пьяный был - я у него наган силой вырвал и на боковую спровадил - сейчас дрыхнет.

- Спасибо, - сдержанно поблагодарил Колбасьев, привыкший не показывать своих эмоций людям, низшим по положению. - Я остерегусь.

Лепетенко криво усмехнулся:

- Остерегись, остерегись. Только поскорее. Ты знаешь, у полпредши человек до Федора был, стишки те писал, про Африку, про архангелов. Беляк, правда... Федорыч сегодня весь вечер похвалялся, что и тебя, как его... У того там прокламации какие-то нашли, или что? Смотри!.. Я предупредил.

Семен встал, отхлебнул виски и почти вежливо пожелал:

- Спокойной ночи, товарищ!

Спать или мечтать о женских прелестях Сергею Адамовичу явно расхотелось. Он вдруг почувствовал себя очень уязвимым в этом азиатском "серале", где была только одна гурия, но за любовь к ней вполне можно было оказаться в раю. Сергей Адамович вспомнил пьесу Гумилева "Дитя Аллаха", где из-за любви к прекрасной пери, спустившейся из рая, чтобы стать женой лучшего из смертных, умирали - один за одним - молодой красавец, суровый воин-бедуин, "сын неба" - калиф. В живых остался только поэт Гафиз, оказавшийся достойным любви пери. Пери-Лери... Лери, Лариса, как он только раньше не догадался... Гумилев зашифровал в этой пьесе свой роман с Ларисой Рейснер, только вот гримаса судьбы - в живых остался не поэт и "солнце веры" - князь Гафиз, "наставник юных и прекрасных", а грубый "бедуин" - Раскольников, который и помог спровадить Гафиза на тот свет. И вот, на окраине древней Персидской империи, в одной из ее бывших провинций - Афганистане, вдребезги пьяный Раскольников проболтался Семену Лепетенко о том, как помог Стране Советов избавиться от ненужного ей Гафиза. Впрочем, кто знает, может быть, и "бедуина" ждет насильственная смерть - и очень скоро. Раскольников давно "на карандаше" в Наркоминделе и кое-где повыше, но, по пути в мир иной, полпред может увести за собой его, Колбасьева, а этого никак нельзя допустить... Нужно вбить клин между полпредом и его супругой, заставить Ларису бежать из Афганистана, а вслед за "Пери", в Россию вернется и новый переводчик полпреда. Раскольников останется здесь - дожидаться предписания на выезд и ареста. Нужно обелить Ларису и представить ее непричастной к дипломатическому провалу мужа. Полпред, от которого сбежала полпредша, станет посмешищем при дворе Эмманулы и товарищи из Москвы немедленно отзовут неудачника... А Лариса не сможет больше ни дня остаться рядом с мужем, если узнает, что тот причастен к гибели ее Гафиза.

Впрочем, о гибели Гумилева Колбасьев знал куда больше, чем Лепетенко, и даже больше, чем сам Раскольников. Полпред, конечно, порекомендовал "кому надо" обратить особенное внимание на контрреволюционные настроения Гумилева и поискать в квартире поэта прокламации восставших кронштадтских морячков. Но Гумилева взяли "на карандаш" гораздо раньше - сразу после его подозрительного решения сопровождать в Крым "красного адмирала", товарища Немитца. А, может быть, еще раньше - сразу после неожиданного возвращения поэта из сытой Франции в голодный революционный Петроград.

Трудно было представить себе, что-то более странное и невразумительное, чем это возвращение в голодную столицу, из которой все бежали при малейшей возможности и даже без оной, через финскую границу, с проводниками или в одиночку, как угодно, куда угодно - в Берлин, Прагу, Париж или хотя бы в сытый буржуазный Таллинн. Можно было остаться из самоубийственного любопытства или по убеждениям, но вернуться по доброй воле - это казалось абсурдным даже красному военмору Колбасьеву. Гумилев вернулся в Петроград окольным путем - через Мурманск. Он, вероятно, понимал, что едет даже не в нищую, разоренную страну, а на пепелище прежней России, что успеет разве что к отпеванию и придется дорого заплатить за возможность постоять со свечкой у гроба. В то время, как многие - в том числе сам Колбасьев, мучительно решали, что им дороже - свобода или Россия, "француз" Гумилев приехал отдать России последние почести и в оставшееся от траурных церемоний время принял участие в двусмысленных затеях Максима Горького.

Начиная с весны 1918-го, в многочисленных, организованных Горьким, институтах и студиях поэты читали лекции об искусстве стихосложения, и делали это так непринужденно, как будто как будто все мифологические платаны и пальмы, служившие им поэтической сенью, не были давно срублены на дрова. Это был последний акт драмы - занавес вот-вот упадет, кто-то уже дернул за веревочку, а пока актеры играют вдохновенно и самозабвенно, как никогда в жизни. Они играли, а многочисленные поклонники любовались ими с галерки. А в первых рядах сидели чекисты, готовые, когда понадобится, взять актеров на мушку. И понадобилось, увы, очень скоро... Колбасьев знал это, как никто другой.

Впрочем, вся эта бурная деятельность Горького, начиная с 1918 года, все его институты, кружки и студии, вызывали у многих "недобитых белогадов" удивление и безотчетный страх. Большевики же, похоже, не понимали, в какую контрреволюционную деятельность их вовлек "Буревестник революции". Им казалось, что все это розыгрыш, недолгая отсрочка, и они всегда успеют вырезать русскую культуру, как нарыв на теле советской государственности. И когда чекисты спохватились в 21-м, было уже поздно - не только вырезать, но и залечить нарыв им не удалось. И даже расстрел Гумилева и смерть Блока не поправили дело.