– Значит, он жив? – спросил Джаспер, задумчиво прикусывая губу.
– Увы, да. Он бежал на корабле с горсткой приближенных.
– Это значит, что он вернется, – уверенным тоном проговорил старший Тюдор.
Дерри Брюер посмотрел на него, раздумывая, стоит ли оспаривать это предположение, и решил, что не стоит.
– Он попытается вернуться. И когда он решится на это, мы убьем его. Он разжирел и утратил быстроту… Вы знаете об этом? Половину дня пьет, рыдает и блюет. В конечном итоге трон оказался ему не по силам. Нет, время его закончилось, не сомневайтесь в этом.
– А вам не случалось ошибаться, мастер Брюер? – с горькой улыбкой произнес Джаспер. Он провел в изгнании больше десяти лет, в то время как дом его был отдан врагам и чужим людям.
К его удивлению, Дерри усмехнулся:
– О, сынок, я совершал такие ошибки, в которые трудно поверить! И одна из них стоила мне этого глаза. Но мы же не ангелы, так ведь? Делаем все возможное, ошибаемся, разбиваемся в кровь… Однако идем вперед и не оглядываемся назад.
Возможно, последние два слова напомнили собеседникам о том, что они оставили короля и Генри Тюдора наедине. Обернувшись, они обнаружили, что те заняты разговором. Монарх улыбался, и тревожные морщинки на его лице разгладились. Дерри ощутил, как защипало его глаза, и покачал головой:
– Боже, никто ведь не говорил мне, что, состарившись, я буду плакать, как маленькая девчонка, всякий раз, когда увижу что-нибудь трогательное! – Он внимательно посмотрел на Джаспера, чтобы убедиться в том, что тот не думает смеяться над ним, а потом рассмеялся сам. – Его Величеству пришлось пережить много скорбей. И мне нравится, когда он улыбается. Твой племянник нашел путь к его сердцу.
– Вполне возможно, – промолвил Джаспер, с удивлением покачивая головой.
* * *
Эдуард Йоркский ступил на землю Фландрии – точнее, на камни причала – примерно в сотне миль к северо-востоку от Кале. Изрядно побледневший брат по-прежнему сопровождал изгнанного короля. Ричард благословлял всех святых за то, что морская болезнь наконец оставила его. Еще ни одна хворь не делала его столь слабым и беспомощным, и тем не менее, когда болезнь эта прошла, сила и бодрость вернулись к нему как ни в чем не бывало. Какое-то время земля покачивалась у него под ногами, но прошло и это ощущение, и возвратилась уверенность.
На берегу их не ожидали солдаты, готовые посадить беглецов под замок или стребовать за них выкуп. Ричард понимал, что они опередили любую погоню дня на четыре. Настроение его приподнялось, да и брат его, Эдуард, распрямился и с интересом рассматривал небольшой и деловитый торговый порт и многочисленные рыбацкие суденышки на берегу, раскрашенные в дюжину различных цветов.
– Я здесь бывал, – заметил беглый король. – Не далее чем в милях шести отсюда находилась казарма, и если она до сих пор находится на прежнем месте, солдаты отвезут от нас письмо в Бургундию. – Он посмотрел вверх, на флаги над городом, полоскавшиеся под легким ветерком. – Похоже, что герцог Карл сохранил за собой здешний край. Нам остается только надеяться на то, что он не забыл нашу дружбу.
– Он поможет нам? – спросил Ричард, и его брат уверенно кивнул:
– Он ненавидит короля Франции – а где находились Уорик и Джордж, пребывая в изгнании? Нет, брат, герцог Карл примет нашу сторону. Он всегда любил разрушать замыслы противника. За то его и зовут Смелым – Charles le Téméraire. Сам увидишь.
Герцог Глостер ощутил, что брат преувеличивает их шансы, стараясь выглядеть более уверенным, чем он чувствует себя. Истина заключалась в том, что они оказались за морем всего лишь с горсткой верных людей. Эдуард потерял все, что добыл их отец, и теперь, пребывая в глубоком унынии и стыде, старался не смотреть в глаза брату.
Капитан корабля подошел к обоим Йоркам и остановился перед ними.
– Милорды, я выполнил свой долг, однако вы должны понять, что мне пришлось оставить свой груз на причале в Бишопс-Линн. Я небогатый человек и, конечно, зимой… мог бы потерять весь груз. Однако не примете ли вы на себя часть моих потерь, милорды?
Гнев вспыхнул в груди Глостера, и он даже шагнул вперед, опуская руку на рукоять меча. Однако перед его грудью, как древко шлагбаума, возникла рука Эдуарда:
– Нет, Ричард. Он прав. Этот долг нужно заплатить.
Камзол короля был расшит вдоль швов жемчугом; к негодованию брата, Эдуард снял его и сунул в руки остолбеневшего капитана.
– Этого хватит? – проговорил он.
Дул холодный ветер, и король сразу поежился. Капитан колебался между жалостью и жадностью, но затем жадность, наконец, победила, и, прижимая к себе камзол, он поклонился и отступил назад.
– Позволь мне отобрать у него камзол, – пробормотал Ричард. Капитан еще не до конца верил своей удаче и, нервно обернувшись назад, прибавил шагу, стараясь отойти подальше от братьев. Он получил королевский дар.
Эдуард покачал головой:
– Пусть его. А мне пока не вредно малость померзнуть. Я слишком растолстел, брат мой! И мне надлежит умерщвлять свою плоть, как тем монахам, которые хлещут себя плетьми. – Эта идея явно понравилась изгнанному королю. – Кстати, какие слова ты шепчешь всякий раз, когда спина доводит тебя до слез?
– Но я не плачу, – негромко возразил Глостер, до предела расстроенный тем, что брат заметил его слабость.
– Ничего страшного, Ричард. Но какие слова ты там говоришь? Которые дают тебя власть над собственной слабостью? Non draco sit mihi dux. Vade retro Satana… Дракон не властен надо мной?
– Да. Отыди от меня, сатана.
Закрыв глаза, Эдуард принялся снова и снова бормотать эти слова, широко расправив плечи и подставив голову холодному ветру. К удивлению Ричарда, дрожь вскоре оставила его брата. И когда тот снова посмотрел на него сверху вниз, часть горя отлетела от Глостера.
– Сегодня вечером я поучусь у тебя, если позволишь, – промолвил Эдуард. Ричард согласно кивнул, хотя спина его заново вскрикнула в знак протеста.
Коней вывели с корабля, и экипаж торгового судна пауками рассыпался по тросам и реям, вновь готовясь увести судно в открытое море. Эдуард сел на коня вместе со всеми остальными и горестно похлопал себя по брюху, распиравшему рубаху.
– Я одолею своего дракона, Ричард, – проговорил он, тряхнув взлохмаченной головой, после чего ударил животное пятками, и конь рванулся вперед, рассыпая копытами дробь по ведущей на юг дороге.
7
Элизабет хмурым взглядом взирала на лысину монаха. Тот склонил перед ней голову в знак почтения, однако, как и прежде трепеща под ее взглядом, упрямо не желал преклонять колени. И словно ощутив крепнущий гнев королевы, пронзительно закричал ее новорожденный сын – звук этот проникал в ее кости, и от него заболели груди. Боль пронзила ее от матки до самого горла.