– Так.
– Значит, я могу забеременеть. А ни мне, ни тебе детей иметь нельзя.
Он хотел было сказать ей, что там, куда они направляются, решения Уни не имеют значения, однако время еще не настало, – она могла перепугаться и стать неуправляемой.
– Да, наверное, ты права.
Связав и накрыв, поцеловал ее в щеку. Она молча лежала в темноте, и он встал с колен и вернулся к своим одеялам.
Воскресный марш-бросок удался. Утром их остановила группа молодежи, но лишь за тем, чтобы попросить помощи, и пока Скол возился с порвавшейся велосипедной цепью, Лилия сидела поодаль на траве. К закату они были в лесопарке к северу от 14266. Позади осталось километров семьдесят пять. Укрытие снова нашли с трудом, зато полуразрушенный дом, построенный до или сразу после Унификации, с провисшими зарослями вьюнков вместо крыши, был больше и удобнее, чем их первое пристанище. В ту же ночь, несмотря на долгий путь, Скол смотался в 266 за трехдневным запасом макси-кейков и питья.
На этой неделе Лилия стала раздражительной.
– Мне надо зубы почистить. И принять душ. Сколько еще так будет продолжаться? Всю жизнь? Может, тебе и нравится животное существование, а мне – нет, я человек. И спать связанная я тоже не могу.
– Прекрасно спала целую неделю.
– А теперь не могу!
– Тогда лежи тихо и не мешай мне.
Она смотрела на него недовольно, а не сочувственно. Что-то осуждающе хмыкала, когда он брился или читал; огрызалась или вовсе не отвечала. Во время зарядки заартачилась, и пришлось пригрозить оружием.
Скол говорил себе, что причина – в ослаблении действия предыдущей терапии (восьмое маркса не за горами), и раздражительность, естественное недовольство пленом и физическими неудобствами – признаки здоровой Лилии, погребенной под Анной СГ. Нужно было бы радоваться, и, размышляя отвлеченно, он радовался. Тем не менее жить с сострадательным и покорным товарищем прошлой недели было гораздо легче.
Лилия жаловалась на насекомых и скуку. Как-то ночью согласно расписанию пошел дождь, и она жаловалась на дождь.
Однажды Скол проснулся от какого-то шевеления. Посветил фонарем. Она уже развязала запястья и высвобождала ноги. Он заново ее связал и ударил.
В ту субботу они не разговаривали.
На следующий день снова ехали. Скол держался рядом и внимательно следил за ней, когда кто-то попадался навстречу. Напоминал улыбаться, кивать и отвечать на приветствия, как будто все в порядке. Лилия угрюмо молчала, и он опасался, что, несмотря на пистолет, она того и гляди позовет на помощь или откажется продолжать путь.
– Не только тебя – всех, кто попадется на глаза. Клянусь, я всех прикончу!
Она крутила педали, улыбалась и нехотя кивала. У него заклинило переключение скоростей, и пришлось остановиться, хотя проехали только сорок километров.
К концу третьей недели ее раздражительность поутихла. Она хмуро сидела, дергая травинки, рассматривала кончики пальцев и крутила браслет. На Скола смотрела с любопытством, словно на незнакомца. Приказы выполняла медленно и механически.
Он чинил велосипед, думая, что искусственно торопить ее пробуждение не стоит.
Как-то вечером, когда шла четвертая неделя, она поинтересовалась:
– Куда мы едем?
Они доедали последний на сегодня кейк.
– На остров Майорка. В Море вечного мира, – ответил Скол после секундного колебания.
– Майорка?
– Остров неизлечимых. На земле таких семь. На самом деле больше, потому что некоторые – целые архипелаги. Я нашел их на карте музея до-У еще в Инд. Их залатали сверху, а с карт в МДС вовсе убрали. Хотел рассказать тебе в тот день, когда меня «вылечили».
Лилия помолчала.
– Ты сказал Королю?
Впервые вспомнила его за все это время. Сообщить ей, что Королю не требовалось ничего говорить, что он давно все знал и скрывал? Какой смысл? Король мертв, зачем оскорблять его память?
– Да. Он очень удивился и обрадовался. Не понимаю, почему он… сделал то, что сделал. Ты же знаешь?
– Знаю. – Она отвела глаза и откусила макси-кейк. – Как они живут на том острове?
– Понятия не имею. Может, совсем без удобств, очень примитивно. Всё лучше, чем так. – Скол улыбнулся. – Как бы то ни было, они свободны. И не исключено, что высоко цивилизованны. Первые неизлечимые, наверно, были самыми независимыми и изобретательными.
– Не уверена, что мне туда надо.
– Не торопись. Через несколько дней сама поймешь. Это ведь ты первая додумалась, что могут существовать колонии неизлечимых, помнишь? Ты просила меня их отыскать.
– Да, – кивнула она.
Несколько дней спустя она взяла найденную им французскую книгу и попробовала читать. Он сел рядом и переводил.
В то воскресенье с ними поравнялся велосипедист.
– Привет.
– Привет, – отозвался Скол.
– А я думал, эту модель уже изъяли, – удивился попутчик, крутя педали слева от Скола.
– Ага, но на стоянке других не было.
У товарища был велосипед с более тонкой рамой, и скорости переключались нажатием кнопки.
– В 935?
– Нет, 939.
– А-а. – Товарищ бросил взгляд на корзины, где в одеялах лежали сумки.
– Ли, давай поднажмем, – вмешалась Лилия. – Их уже не видно.
– Никуда не денутся – еда и одеяла у нас.
Товарищ улыбнулся.
– Все равно, поехали быстрее, – настаивала Лилия. – Нечестно заставлять их ждать.
– Ладно. – Скол повернулся к товарищу. – Счастливо.
– И вам.
Оторвались.
– Молодец. Он уже собирался спросить, зачем нам столько всего.
Лилия не ответила.
Они проехали около восьмидесяти километров и расположились в лесу к северо-западу от 12471, в одном дне пути от 082. Нашли неплохое укрытие – треугольную расщелину между скалистыми уступами, над которой нависли кроны деревьев. Скол нарезал веток, чтобы завалить вход.
– Меня больше не надо связывать. Я не убегу и не стану звать на помощь. Убери пистолет.
– Хочешь на Майорку?
– Конечно. Очень. Я всегда хотела. Когда была собой.
– Хорошо. – Скол спрятал пистолет и в ту ночь ее не связывал.
Однако его встревожил столь будничный тон. Где же энтузиазм? И благодарность… Он признавался себе, что ожидал именно их: благодарности, проявлений любви. Лежа без сна, слушал ее тихое, спокойное дыхание. На самом деле спит или прикидывается? Вдруг каким-то немыслимым способом водит его за нос? Посветил фонариком. Веки смежены, губы приоткрыты, руки сложены под одеялом, будто она все еще связана.