— Будешь, казак, будешь, — продолжая перевязывать рану, нарочито бодрым голосом сказала девушка. — Пуля у тебя, кажется, навылет прошла. Значит, обойдется. Вот уже кровь так не течет. Ты молчи, тебе нельзя сейчас напрягаться. Будешь лежать тихо — скорее на ноги встанешь.
— Твои бы слова Богу в уши, — улыбнулся казак и с благодарностью погладил своей большой ладонью девушку по щеке. Она улыбнулась ему в ответ…
…Ни в этот, ни на следующий день маньчжурам не удалось овладеть крепостью, а пятнадцатого июня, на рассвете сидевший в смотровой башне караульный увидел, как вниз по течению в сторону крепости движутся несколько плотов с людьми.
— Подмога!.. Подмога пришла! — радостно закричал он.
— Давайте сюда, братцы! Резвей же! Резвей! — шумели сбежавшиеся со всех концов крепости люди.
Маньчжуры были настороже. Услышав крики, они забили тревогу, и скоро на берегу появились сотни две вооруженных до зубов воинов. Когда плоты причалили к берегу, к ним тут же выслали переговорщика, молодого маньчжурского офицера, которого сопровождал переводчик.
— Узнайте, кто такие! — приказал им Лантань. — Если это русские, велите им сдаться.
Вскоре командующему доложили, что на помощь осажденным прибыли пятьдесят жителей поселений, расположенных выше по течению Амура, которые и не думали сдаваться.
— Тогда уничтожьте их! — мгновенно распорядился генерал.
Завязался бой. Пашенные дрались отчаянно, но в неравном поединке они стали потихоньку терять людей. Словно загнанные звери, пашенные метались по берегу, отбиваясь от врагов сноповыми вилами и дровяниками. Иногда бросались в воду, где продолжали бороться за свою жизнь.
— Надо бы помочь братьям! Только прикажи, боярин, и я тут же поведу казаков в бой! — предложил воеводе Черниговский. — Не следует глядеть, как их на глазах наших убивают.
Толбузин покачал головой.
— Нет, Никифор, нельзя нам этого делать, — твердо произнес он. — Мы туда, а маньчжуры возьмут и захватят крепость. Тут одни бабы, старики и дети. Чего тогда?
— Да как же… — хотел что-то сказать атаман, но только беспомощно махнул рукой и замолчал. Черниговский стоял на высоком крепостном валу и сквозь раструб бойницы с болью глядел на то, как падали сраженные маньчжурскими мечами мужики, отчаянно пытаясь прорваться к крепости.
— Держитесь, братушки! — кричали им со стены казаки. — Держи-итесь!..
— Давайте поможем! — в конце концов не выдержал воевода. — Заряжай! — скомандовал он стрелкам. Те тут же укрепили свои ружья. — Цельсь! Пли!..
За первым дружным залпом последовал второй, третий, четвертый… Эхо выстрелов стремительно прокатилось по реке, спугнув плававших в заводях уток. Те в панике выскочили на берег и быстро растворились в густых тальниках. Тут еще новое раскатистое эхо.
— Пли!
В ответ с маньчжурских лодок ударили пушки, окатив шрапнелью стены крепости. Тут же появились убитые и раненые.
— Дьяволы! — прячась в укрытие, воскликнул воевода. — Нам и нечем огрызнуться, — произнес он, вспомнив о том, что накануне маньчжурские мортиры уничтожили всю невеликую албазинскую артиллерию вместе с пушкарями.
— Опять мы не сделали ночью вылазку, — сказал бывший с ним рядом Никифор. — Подожгли б факелами их судна, и все дела…
— Будто мы не пытались! — невесело усмехнулся Толбузин. — Не смогли…
— Что правда, то правда, — вздохнул старый казак. — Эх, хоть бы какая лазейка нашлась, чтобы нам выбраться из крепости. Маньчжуры зорко стерегут русских. Вон сколько их костров ночью горело вокруг. Свету было, точно днем. Ничего, что-нибудь придумаем. Лишь бы в людях вера не угасла.
— Истинно так, — согласился с ним воевода. — Уйдет вера, тогда уйдет и сила. Люди ослабли не только телом, но и духом. Кто-то уже о сдаче толкует.
— Может, с Гермогеном переговорить? — спросил Никифор. — Тот плохих советов не дает.
— Говорил я с ним, — послышалось в ответ. — Он тоже, понимаешь ли, за начало переговоров с маньчжурами. Нельзя, говорит, нам православные души губить. Что с ним поделаешь? Нет, кто как, а я останусь до конца…
Дождавшись, когда смолкнут орудия, Алексей Ларионович приподнял голову и побледнел, увидев, что весь берег был усыпан мертвыми телами. Посконные рубахи, рваные штаны, лапти на ногах с оборами в переплет… Залитые кровью лица… Молодые, старые, бородатые, безусые. Из всех мужиков в живых оставалось только двое. Встав спина к спине, они пытались отбиться от наседавших на них маньчжуров.
— Герои! — сдавленно проговорил воевода. — Вряд ли когда Русь услышит о них.
— Вот и я говорю… — тяжело вздохнул Никифор и отвернулся от побоища. Так и стоял, пока не услышал на берегу победные возгласы маньчжурских воинов.
— Все кончено… — сказал Толбузин. — Теперь басурманы на нас попрут. Вели-ка людям готовиться… — обратился он к Черниговскому.
3
Две недели маньчжуры пытались штурмом взять крепость, и все это время албазинцы успешно держали оборону, не давая врагу сломить их. К середине второй недели у них кончились боеприпасы, тогда в ход пошли камни, а следом и все попадающееся под руку. Силы таяли, и в конце концов настал день, когда уже никто не мог сопротивляться.
— Умрем, но не сдадимся! — пытался поднять дух людей Черниговский, но тщетно.
— Мы-то ладно, а как быть с бабами и детишками? — спрашивали его казаки. — Не погибать же им вместе с нами.
Пришлось собрать казачий круг.
— Давай, воевода, решай, что делать, — усевшись на горелое бревно, сказал старец.
— Ты мое решение знаешь, — опускаясь рядом с ним, устало произнес тот.
Только что закончился бой, и запахи смерти еще витали повсюду. Вдоль крепостной стены лежали неубранные мертвые тела; неподалеку, потрескивая, догорали бревна гранатного погреба; пахло дымом, кровью и порохом.
— Ляксей Ларионыч… — обведя тяжелым взглядом почерневшие от усталости лица своих товарищей, сидевших в ряд на еще горячей от вражеских петард и каленых ядер земле, обратился Черниговский к воеводе. — Ты знаешь, я всегда был за вариант не сдавать крепость, но что мы сейчас можем? У нас ни пороха, ни пуль, да и съестные припасы на исходе. Убьют нас или в плен возьмут, и кто тогда отомстит поганцам? Не лучше ли пойти на хитрость? Сдадим этим дьяволам крепость, а потом, собрав силы, вернемся и устроим им заварушку! Как, ты согласен?
Толбузин молчал. Его чувства сейчас сложно было понять.
— Что ты скажешь, Федор? — не дождавшись ответа, обратился Никифор к своему старому товарищу.
Тот пожал плечами.
— Не мне решать, — промолвил он. — Впрочем, ты дело говоришь. Я тоже готов мстить врагу. Как отомстишь, если тебя убьют? Детей маленьких тоже жалко, — вспомнив вдруг про своих внучат, сказал Федор.