Чародей звездолета «Агуди» - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Никитин cтр.№ 34

Он буркнул:

– У меня дочь. Да нет, все нормально. Просто эти гады… Как передергивают, как передергивают!

– Что?

– Да все передергивают! Я ж говорю, гады. Не только слова передергивают, как карты, но и ваще… то, что за словами. Гомосеки у них не извращенцы, а люди, подумайте только, нестандартной сексуальной ориентации! Вот сволочи, а? Какой хитренький и преподленький подлог, я сперва не допер, а теперь морды бы поразбивал гадам. Мы с вами, оказывается, стандартной ориентации, а гомосеки – нестандартной! А что такое стандарт? Это доски в заборе, это одинаковые гайки, это стандарт для яйценосных кур, а про людей так разве можно? Это ж почище, чем… матерным словом обозвать! Значит, мы серые и тупые, стандартненькие, а они – нестандартные, уникальные, яркие, самобытные, сверкающие!

Карашахин послушал-послушал, а потом глубокомысленно изрек:

– Вообще-то этот термин еще лучше применять к демократам, это они добиваются всеобщих свобод, а гомосеков зовут геями. Гей, уважаемый Геннадий, это аббревиатура слов good as you, в переводе – не хуже вас, парни, как вы. Как и они, демократы. Словом, у них партия нестандартной сексуальной ориентации.

– У геев?

– У демократов! Платформа у них одна. Раз демократы говорят, что геи такие же парни, как и они, демократы, то, значит, они того… одной сексуальной и прочей ориентации. Мы ж гомосеков не называем геями?

Гена, что отличался молниеносной реакцией, но редким тугодумием, наконец просиял, почти с благодарностью взглянул на Карашахина, что не демократ и не гомосек, не зря такие умные люди возле президента, как хорошо и просто все объяснил, надо будет так и сказать дома, что все демократы – такие же извращенцы.

Я же подумал с усмешкой, что Карашахин все же ухватил самое главное: гомосексуализм, педофилия и прочие сексуальные извращения, действительно, возможны только при демократии, так что все извращенцы – убежденные демократы. Эта аксиома верна и в обратную сторону: все демократы – извращенцы, ибо скажи, кто твой соратник по партии, и я скажу, кто ты. Кто не останавливает порок, тот поощряет его распространение.

Гм, тут уж меня заносит, надо останавливаться, я же сам демократ, не надо давать волю чувствам, ибо чувства… они несколько древние, дикие, животные, звериные. А вот если по уму, то человеку должно быть безразлично, как его ближний получает сексуальные удовольствия…

Однако настроение слегка подпортилось, живем все-таки больше чувствами, чем умом, и до самого аэропорта я пребывал в глубоком молчании, а Карашахин беспокоить не осмеливался.

В Великую Кобызию, как острил Павлов, мы прибыли в сопровождении десятка автомобилей спецохраны. Я хотел на вертолете, но Крамар отчаянно воспротивился, любой вертолет легко подбить из стингера, а прочесать всю местность на пути следования вертолета – немыслимо. Вот и ехали, хоть на предельной скорости, но все же убили на дорогу три драгоценных часа. Правда, успел провести три видеоконференции, получил через спутниковый Интернет уточненные данные по неустойчивой котировке цен на нефть и прогнозы специалистов, велел созвать на завтрашнее совещание энергетиков.

Поселения кобызов я узнал еще до того, как Мочарский, глава районной управы, указал на них и начал объяснять, какие хорошие люди поселились, как с ними хорошо, это не чечены какие-нибудь злые и дикие. А эти уважительные, работоспособные, трудолюбивые и – счастье-то какое! – непьющие.

На лугах пасутся огромные стада, коровы тучные, толстые, с отвисшим переполненным выменем. Перед самой околицей догнали отару овец, пастухи бросились сгонять животных с дороги, я представлял, как дергается и нервничает Крамар, сейчас мой автомобиль – идеальная мишень, овец столько, что непонятно, где они помещаются в таком небольшом селе, разве что кобызы спят с овцами в одних помещениях…

Едва миновали овец и поравнялись с первым домом, дорогу перегородило огромное стадо гусей, раскормленных, боярски наглых, неторопливых, они двигались в сторону блистающего неподалеку озера, там и так уже бело от этих крылатых. Геннадий намеревался уже двинуть напролом, я сказал предостерегающе:

– Потерпи! Может быть, это те самые гуси, что Рим спасли.

– Откуда?

– А кобызы ведут свой род от Навуходоносора… или еще давнее.

– Ну и что?

– Как видишь, помогает. Не растворились среди народов.

Он отмахнулся:

– Наши ведут то от скифов, то от пеласгов… даже от этрусков! Не помогает.

Я усмехнулся: начитанный у меня шофер. Тоже ищет пути, как Русь обустроить без труда и усилий, без инвестиций и капиталовложений, то есть ищет чисто русский путь, а-ля щука из проруби, золотая рыбка, хотя, если признаться, у нашей золотой рыбки мало разницы с Аладдиновым джинном или пещерой Али-Бабы.

Машины миновали околицу, из-за заборов выглядывает детвора. Их мордашки торчат почти над каждой доской, кругленькие, веселые, смеющиеся, с блестящими, черными, как маслины, глазами.

Мочарский вздохнул:

– Когда возвращаюсь отсюда домой, в ушах до ночи звенят их голоса… А у нас как в могиле. Тихо-тихо.

– Ну так уж и тихо, – подал голос Карашахин. – А добрый привычный мат?

– Мат – это да.

– Много?

– Нет, слова тоже бывают. Да еще пьяные песни. Правда, тоже из мата.

Машина притормозила, мимо проплыли скученные люди в ярких одеждах, охрана оттесняла их от дороги, мы мягко остановились перед самым большим домом, чистеньким, украшенным, стены оплетены виноградом. Подбежал охранник, но Крамар сам открыл переднюю дверь и вышел, я дождался, пока меня выпустят. Из следующей машины, кряхтя, выбрался Новодворский.

На меня смотрели жадно, с интересом, с не меньшим интересом всматривался и я, сердце в груди болезненно сжимается, я просто чувствую, как большая холодная жаба ложится на него сверху и давит всем весом.

Дома – настоящая русская деревня, типичные дома, ничего в них узбекского или вообще восточного. И заборчики больше похожи на украинские плетни, за ними сады, красные от созревших вишен.

В сторонке двухэтажный дом, очень добротный, совсем не деревенский, больше похожий на особняк «нового русского», на пороге появился невысокий крепкотелый человек в зеленом халате и с белоснежной чалмой на голове. Руки скрестил на животе, пальцы перебирают четки, лицо волевое, глаза из-под тюрбана смотрят пытливо. Я чувствовал, что волосы у него короткие и жесткие, стрижка ежиком, как у нас привычно изображают прусских баронов, так вот это и есть прусский барон по-кобызски: с темным татарским лицом, глаза смотрят умно, остро, с легкой смешинкой, стоит спокойно, как будто не перед президентом, а перед достигшим высот учеником, опрятный, с мягкой улыбкой фельдмаршала, взирающего на строй молодых отличившихся курсантов.