Ему казалось, что он, словно выброшенная штормом медуза, лежит на земле целую вечность, но на самом деле с момента, когда развалины изрыгнули их из чрева, прошло не более минуты. В груди щемило, и нещадно болели спина и колено. И еще – было холодно. Очень холодно. Сергеев начал содрогаться, лязгая зубами, словно к нему подключили ток. Надо было вставать, немедленно, сейчас же, потому что где-то рядом был Молчун, и Умка не видел, что с ним стряслось. А должен был видеть… Обязательно.
Он попытался привстать, но почувствовал, что чьи-то руки придерживают его за плечи. Грудь его прикрыла куртка, и Михаил увидел перед собой лицо Молчуна, – мокрое, окровавленное, но бесконечно счастливое.
– Папа… – сказал вдруг Молчун, и Сергеев впервые услышал, как звучит его голос: срывающийся на верхах голос подростка.
– Па-па… – повторил Молчун, прижимая голову Умки к своей груди. – Па-па…
Сергеев закрыл глаза и заплакал.
* * *
Плотникова запарковала «лексус» во дворе, потянулась всем телом и только потом заглушила мотор. Часы показывали 23:05. Последняя встреча явно затянулась. И говорили-то в общем ни о чем, и ничего не решили. А вечер убит, и вот уже скоро полночь. Блинов, наверное, давно спит в своем СВ.
Плотникова сама отвезла его на вокзал. Владимир Анатольевич терпеть не мог поездов, но летать по бывшей родине самолетами опасался. И справедливо, наверное, опасался. Ничего, завтра утром будет в Днепропетровске. А послезавтра утром – снова в Киеве. И потом – исчезнет на год или на два, превратится в голос в телефонной трубке, в почтовые открытки на Новый год и электронные письма. Надо будет сказать Маришке, что она – богатая наследница. И ничего не объяснять. Что тут объяснишь? Или не говорить? Не знаю, не решила…
Перед тем, как надеть туфли, Вика пошевелила пальцами ног – за день ступни чуть опухли. Весь день за рулем, и спина болит. Проклятые пробки! Говорили мне – найми водителя!
Но ездить с водителем она не любила. А когда Плотникова что-нибудь не любила, никакие логические аргументы в расчет не принимались.
В доме было темно и тихо. Вика включила свет в прихожей, сбросила обувь и прошла в просторную гостиную. Повинуясь нажатию кнопки пульта, ожила телевизионная панель на стене. Плотникова налила себе виски в широкий стакан, подумала и бросила туда же несколько кубиков льда из морозилки. Издевательство над отборным молтом, но очень хотелось, чтобы виски стал холодным. По-настоящему холодным, чтобы даже зубы заломило. Она отхлебнула из стакана ароматную жгучую жидкость и на секунду прикрыла глаза.
«Огромный пустой дом. Никого. Кота себе завести, что ли? Или собаку? Какого, к черту, кота? Кто его кормить будет? А кто с собакой гулять? Завести мужа?»
Плотникова хмыкнула.
«Хуже, чем собаку… Однозначно. Привыкать к тому, что по МОЕМУ дому бродит какой-то чужой мужик? Нет… Будем считать, что свой шанс я упустила».
Она принялась переключать каналы. Сериалы к этому времени уже заканчивались, в эфир шли вечерние блоки новостей, но у Виктории Андроновны не было никакого желания их смотреть. Слишком долгое время она непосредственно принимала участие в их производстве. Люди, которые знают, как делается колбаса и политика, никогда не едят колбасу и не занимаются политикой. Но деваться было некуда – везде были или новости, или какие-нибудь дурацкие ток-шоу, а их Плотникова не выносила во стократ больше. Поэтому она щелкала пультом, беспорядочно меняя каналы, и брела сквозь эфирный шум без определенной цели, особо не вслушиваясь.
Конфликт в Кении…
Переговоры в Косово зашли в тупик…
Новый акт геноцида в Судане…
Россия поднимает мировую планку цен на газ…
Канадская молодежь требует социальных гарантий…
Трибуна в Раде заблокирована…
Российские общественные организации выдвигают кандидатом в президенты нынешнего премьер-министра, Союз монархистов решительно возражает…
Состоялся очередной конкурс красоты…
Двадцать человек убито, восемьдесят пять получили ранения во время теракта…
Наш корреспондент с места событий сообщает, что правительственные войска перешли в наступление, и несмотря на…
Верховная Рада в очередной раз не смогла проголосовать по поводу…
И вето Президента Украины совершенно обосновано…
Донецкая областная рада в очередной раз выступила с инициативой о признании русского языка…
«Ничего не меняется, – думала Плотникова, все быстрее и быстрее переключая каналы. – Все тот же цирк, только клоуны переезжают. Надоело все до чертиков. Надо, как Блинов – бросить все и уехать ловить рыбу. Маринкиных деток воспитывать».
В пачке осталась одна-единственная сигарета.
Вика прикурила и налила себе еще на два пальца, но уже безо льда. Виски не пьянил – расслаблял, помогал забыть. А забыть – было о чем…
Например, о годах, потраченных на то, чтобы залезть на вершину власти, и о потерянных ради этого друзьях и соратниках.
О любимом человеке, рядом с которым она боялась остаться, теперь обреченном на безвременное плавание между жизнью и смертью.
О том, что дочь – единственная, самая любимая – становится все дальше и дальше.
О нерожденных детях, которые могли бы заполнить пустоту, образовавшуюся с уходом Маринки.
Что огромный дом, в котором Плотникова бродит в полумраке, так и останется пустым.
О том, что имея все – деньги, положение в обществе, привлекательную внешность и острый ум – так горько ощущать себя ненужной и понимать, что все было зря… А то, что было не зря – кануло в Лету, и ничего никогда ни за что нельзя исправить…
Что есть такое страшное слово – навсегда.
Седина – это навсегда. И время уходит – навсегда. И наши потери – навсегда. И смерть, когда она приходит…
И вдруг не знающая жалости Плотникова посочувствовала Блинову.
Владимир Анатольевич ощущал, что такое одиночество, наверное, острее, чем она сама, и поэтому стремился наладить хрупкий мостик между собой сегодняшним и тем, кем бы он мог стать, если бы выбрал другой путь. Он думал, что слово «навсегда» можно обмануть. Что стоит захотеть – и появятся дети, внуки, старые друзья, с которыми у тебя общее прошлое, жена, рядом с которой можно с достоинством стареть… А так не бывает и за любой поступок в своей жизни приходится платить. И за плохой, и за хороший. И кто знает, за какой из них плата будет тяжелее…
Виктория Андроновна вышла на просторную веранду, превращенную садовниками в настоящий ботанический сад, и, поставив стакан на широкие деревянные перила, посмотрела на лежащий в отдалении город.
Он был красив – этот город. Над ним сияла полная луна и миллионы огней взбегали по прибрежным кручам правобережья, морем разливались по левобережной равнине, а между ними сверкающими нитями протянулись мосты. Небо над Киевом дрожало от потоков искусственного света, его купол прогибался, теряя черный окрас, и звезды на нем тускнели. Город был велик и с каждым днем становился все больше. Ее город. Город, в который она приехала провинциальной девочкой и превратилась в одну из влиятельнейших женщин страны. У всего есть своя цена, а цена за такое превращение не может быть маленькой. Вопрос в том, согласилась бы она ее платить, заранее зная, какова будет плата?