– Нет, сэр, – ответил Кринстон.
Его лоб покрылся потом, который блестел в свете, льющемся на
свидетеля из больших окон зала суда. Капелек на коже становилось все больше и
больше.
– А не является ли фактом то, что вы прекрасно понимали, что
вам как-то придется объяснять этот звонок в полицию? Вы внезапно заметили
лежавший на столе страховой полис. Вы знали, что полис приготовлен мистером
Нортоном, потому что, будучи очень дотошным, Нортон собирался продлить действие
полиса до того, как истечет срок. При виде этого документа вас осенила мысль.
Вы сразу же снова набрали полицейский участок и сказали дежурному, что вы –
мистер Нортон, вы только что звонили и вас разъединили. Вы заявили о краже
автомашины, описали «Бьюик» и назвали его номерной знак и заводской номер,
прочитав их со страхового полиса, лежавшего на столе, не так ли?
– Нет, сэр, – механически ответил Артур Кринстон.
– А не является ли фактом то, что затем открылась дверь в
кабинет и вошел Дон Грейвс? Он был вашим сообщником в присвоении незаконным
путем девятисот с лишним тысяч долларов, которые вы потеряли на спекуляциях на
рынке ценных бумаг? Вы использовали деньги фирмы в личных целях. Вы вместе с
Доном Грейвсом придумали план, как свалить убийство мистера Нортона на других,
не так ли?
– Нет, сэр, – все так же механически отрицал Кринстон.
– А не является ли фактом то, что вы знали, что судья Пурлей
не знаком лично с Эдвардом Нортоном и поэтому не в состоянии отличить его голос
от голоса любого другого мужчины? Не является ли фактом то, что вы вместе с
Доном Грейвсом проскользнули в комнату шофера Пита Девоэ и подложили улики,
которые свяжут его с убийством? Вы взломали окно и оставили следы на мягком
грунте, словно мистер Девоэ сделал неумелую попытку отвести от себя подозрение.
Затем вы поднялись в кабинет, где на столе лежал убитый вами Эдвард Нортон, и
договорились с Доном Грейвсом, что вы спуститесь вниз к машине судьи Пурлея, а
мистер Грейвс откроет окно кабинета и встанет таким образом, чтобы его лицо
оставалось в тени, с тем чтобы судья Пурлей мог видеть только расплывчатые
очертания мужской фигуры. Мистер Грейвс притворится, что он – Эдвард Нортон, и
крикнет вам вниз, спрашивая, нельзя ли Дону Грейвсу поехать вместе с вами. Вы
спросите разрешения у судьи Пурлея, в это время Грейвс отойдет от окна,
бросится вниз по лестнице и встанет рядом с вами, когда вы станете кричать в
окно, словно видите мистера Нортона, что все в порядке, и судья Пурлей
согласился, не так ли?
– Нет, сэр.
– Это все, – заявил Мейсон.
В зале суда стояла мертвая тишина. Казалось, что слова
адвоката отразились от потолка и завибрировали.
Судья Маркхэм бросил взгляд на Клода Драмма.
– У вас есть вопросы, господин обвинитель? – спросил судья.
Клод Драмм махнул рукой:
– Нет, ваша честь. Адвокат защиты только что представил
очень интересную теорию, но доказательств для ее подтверждения нет. Свидетель
отрицает…
Судья постучал молоточком по столу:
– Мистер Драмм, вы выступите с аргументами перед присяжными,
когда придет время. Суд спрашивает, есть ли у вас еще вопросы к свидетелю? Вы
ответили отрицательно, поэтому свидетель может покинуть место дачи показаний.
– Я бы хотел пригласить судью Пурлея, чтобы продолжить
перекрестный допрос, – объявил Мейсон.
Судья Пурлей прошел к свидетельскому месту. В нем уже не
чувствовалось той уверенности, с которой он выступал ранее. Его лицо
вытянулось, по глазам было заметно, что его одолевают сомнения.
– Вы также уже принимали присягу, так что можете сразу
занимать свидетельское место, – сказал Мейсон.
Судья Пурлей тяжело опустился в кресло.
– Когда в эти выходные проводился эксперимент, – начал
Мейсон таким тоном, словно выносил окончательный и суровый приговор, – вы
сидели в своей машине под окном кабинета Эдварда Нортона, как раз в том месте,
что и в ночь убийства, не так ли?
– Да, сэр.
– И из этого положения, если вытянуть шею, вы могли видеть
окно кабинета Эдварда Нортона?
– Да, сэр.
– И, поскольку крыша автомобиля опускается так низко, что
уменьшает поле зрения, вы могли видеть окна второго этажа, только вытянув шею,
не так ли?
– Да, сэр.
– А не является ли фактом, господин судья, что, пока вы
сидели в автомобиле в том же положении, что и в ночь убийства, Дон Грейвс
подошел к окну кабинета и позвал Клода Драмма, который вместе с вами находился
в машине?
– Да, сэр, – ответил судья Пурлей, делая глубокий вдох.
– А не является ли фактом то, – громогласно продолжал
адвокат, показывая указательным пальцем прямо на судью Пурлея, – что теперь,
после того, как ваше внимание было обращено к проблеме и вы вспомнили
обстоятельства ночи убийства, вы осознали, что голос, обращавшийся к вам из
окна второго этажа в ночь проведения эксперимента, – это тот же голос, что
кричал из кабинета Эдварда Нортона в ночь убийства?
В зале суда воцарилась напряженная, даже драматичная тишина.
Руки судьи Пурлея сжали ручки кресла, в котором он сидел,
его лицо исказилось.
– Боже мой, я не знаю, – наконец ответил он. – Последние
десять минут я задаю себе этот вопрос и не могу ответить. ЭТО МОГ БЫТЬ ТОТ ЖЕ
ГОЛОС!
Перри Мейсон повернулся к присяжным. Спокойным, немигающим
взглядом он посмотрел на лица девяти мужчин и трех женщин.
– Это все, – объявил он.
Какое-то время в зале суда сохранялась полная тишина, потом
началось шевеление, послышались шепот, охи, ахи. Где-то в задних рядах какая-то
женщина истерично захихикала.
Судья Маркхэм стукнул молоточком по столу.
– Тихо! – крикнул он.
Клод Драмм в неуверенности закусил губу. Осмелится ли он
задавать вопросы судье Пурлею после перекрестного допроса Мейсона или решит
подождать, пока он сможет переговорить с муниципальным судьей с глазу на глаз?
И в момент неуверенности, в момент, когда внимание всех
присутствующих в зале суда было сконцентрировано на нем, Клод Драмм колебался
слишком долго.
Внимание толпы переключилось.
Мейсон, опустившийся на стул и спокойно наблюдавший за морем
лиц, заметил, как именно оно переключилось, и то же самое уловил судья Маркхэм,
ветеран сотен судебных процессов, знающий, как ведет себя зритель.
И одним движением, словно приведенные в действие какой-то
невидимой психической командой, глаза присяжных и зрителей переключились с
Клода Драмма и остановились на полном отчаяния лице Артура Кринстона.