Говорили, что скульптор после того, как создал эту красоту, сошел с ума – хотя я подозревал, что не после, а сильно до. Еще говорили, что скульптора расстреляли, а памятник хотели взорвать, но побоялись, что осколки разлетятся и попадут в горком. В этом я тем более сомневался – в Новом городе было несколько скульптур, явно сработанных тем же мастером бетонного бреда. Например, пересыхавший иногда фонтан в первом комплексе изображал натуральный застывший взрыв на макаронной фабрике, такое сплетение гигантских водорослей, каждая метрового диаметра, бетонная и облепленная веселенькими плиточками типа кафельных. Скульптуры, по слухам, дико нравились иностранцам – настоящее современное искусство, все дела. Вот и забирали бы себе, а не заставляли нас этим любоваться и тем более мерзнуть, любуясь. В Волгограде вон крутая Родина-мать, ну и на Малой Земле нормальный памятник, хоть и в честь Брежнева, и только в Брежневе сплошное современное искусство, от которого дети плачут, а взрослые матюгаются.
Сейчас, конечно, никто не плакал и не матюгался. Люди громко разговаривали и смеялись, ежились, перехватывая древки транспарантов и охапки проволочных гвоздик, терли уши, пытались греть руки в карманах, нечаянно толкали друг друга, радостно извинялись и затевали громкие короткие беседы. Шеренги распадались на подвижные микротолпы и островки, ветерок заставлял их дрейфовать, накидывая на разговоры обрывки праздничной музыки, спутанной до полной неразборчивости. Тетки все равно узнавали и пытались подпевать. Веселуха.
Наши тоже распались на несколько групп. Я незаметно влез в ту, над которой торчали светлые пипки вязаных шлемаков, но Ефимовна засекла массовое движение, возникшее из-за многочисленных рукопожатий:
– О, Вафин, наконец-то. Так, восьмой «вэ», перестали ходить, пересчитаемся! Пять, двенадцать, восемнадцать… Тридцать шесть, так? Почти все в сборе, кроме… Понятно, Шора. Ребята, Шор кого-нибудь предупреждал, что задержится или будет отсутствовать?
Чернова с Дементьевой защебетали что-то бессмысленно успокаивающее, а Лехан предположил:
– Шорик ща в теляге придет.
Вокруг заржали.
Ефимовна, вот острое ухо все-таки, повернулась и спросила подозрительно:
– Овчинников, кто в теляге придет?
Она накануне свирепо пообещала всем, кто явится в любом варианте рабочей одежды, разбор на педсовете и выговор по пионерской или комсомольской линии с занесением в учетную карточку. В итоге все, конечно, пришли не в телягах, поэтому малость мерзли – хотя ни педсовета, ни комитета комсомола и всяких там ужасных характеристик в личном деле давно никто не боялся. Угроза пионерской линией была отдельной ржакой. Пионер в классе остался один, вернее, пионерка, Снежанка Загуменнова, тихая, но упертая отличница. Четырнадцать ей исполнялось в конце ноября. Представить Загуменнову в теляге или в любом варианте рабочей одежды могла, конечно, только Ефимовна.
Фаниса и еще человек пять в комсомол пока не приняли, но галстуки они перестали носить еще в октябре. Пионерские, конечно, – обычные-то у нас только Натальин носил, ну и Шорик, конечно.
А вот и он. Без галстука и не в теляге.
– Телягу под курткой прячет, – громко предположил Лехан.
Народ рухнул, Ефимовна прожгла Лехана взглядом, но предпочла в экспресс-режиме распечь Шорика за опоздание. Тот внимательно выслушал, невозмутимо кивнул и спросил:
– Разрешите встать в строй?
– Ох, Шор, – вздохнула классная, махнула ладошкой, скомандовала никому не отходить, не теряться и слушать команды и умчалась к маячившей впереди директрисе – с докладом и за инструкцией, видимо. Удивительно, как с нас доклад о готовности или, как ее, рапортичку не стрясла.
Шорик молча пожал всем руки, покивал общему ржанию, но ничего не спросил, – наверное, поэтому все быстро успокоились. Тут еще с неба манная крупа посыпалась, реденькая и гаденькая. Лехан взвыл:
– Блин, ну скоро уже?
– Скоро-скоро, – успокоил его Олеган Васин и снова повернулся к Сереге Васильеву. – Читай дальше.
Серега осторожно вытащил из кармана куртки список, который упрятал, едва Ефимовна рассвистелась, и продолжил:
– Трубный зов. Конза… Конзабуро Оэ. Уличная канализация. ДДТ.
– А, эту слышал, – сказал Олеган. – Это, короче, лучшая группа тяжелого рока из Уфы.
– На русском поет? – заинтересовался Саня.
– Не на башкирском же. Хотя, слышь, у них песенка есть про башкирский мед – «бедняга, морщась, еле пьет грузинский чай, армянский мед», – протянул Олеган и хмыкнул. – А вообще странно, у них, по ходу, антивоенные песни: «Самим нам надо сохранить планету для людей. Инопланетянин, уа-ха-ха».
– Что-то не похоже на тяжелый рок, – сказал Саня. – Уа-ха-ха. Дальше читай.
– Группа имени Павлика Морозова. Отряд имени Валерия Чкалова. Девятая танковая атака. – Тут Серега сам заржал, а я спросил:
– Это группы, что ли, так называются?
– Ага, у Серого сеструха из горкома комсомола список запрещенных ансамблей притащила, – объяснил Саня. – Ну, наших. Названия – ржака вообще, надо найти, послушать.
Я неодобрительно цыкнул и хотел выступить на тему «Нехер слушать всякую дрянь, не для того ее запрещали», но это было малость нечестно. Самому ведь охота послушать, что за группы такие, и понять, за что их запретили. Иностранные почти все запрещенными считались, но мы же слушали, и ничего, вроде живы, и не антисоветчики какие-нибудь.
Поэтому я просто спросил на всякий случай:
– «Динамик» и «Карнавал» есть?
– Блин, их-то за что? – изумился Олеган. – За «Делай физзарядку и брось курить»?
– Знали бы за что – убили бы, – сказал Серый, который наконец просмеялся. – Нету вроде. Пока.
Он продолжил читать:
– «Минные поля». О, а эта казанская, «Героин».
– Я слышал! – встрял Лехан.
Все посмотрели на него с изумлением. Овчинников, вообще-то, был не насчет музыки, то есть абсолютно. Лехан верно оценил взгляды и возмутился:
– Да в натуре слышал, братила кассету привозил, там «Ирапшн» и «Пинк Флойд», а в конце дописки – «Статус кво» и одна на русском, «Героин» как раз. Визжит, такой, но слова прикольные: «Знай! Это я!»
– А начало как? – заинтересовался вдруг Шорик, вообще-то абсолютно равнодушный к правильной музыке.
Лехан процитировал, не задумываясь:
– «Когда в толпе ты встретишь человека…» А дальше я не разобрал, короче.
– «Который наг, вариант: на коем фрак», – сказал Шорик.
– О! Точно, а я понять не мог. А ты тоже слушал?
– Это Козьма Прутков.
– Кто? Какой Прутков, говорю ж, «Героин», группа такая казанская, на кассете написано было! – возмутился Лехан и, понизив голос, добавил: – Панки.