Страница номер шесть. Член общества, или Голодное время. Грачи улетели - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Носов cтр.№ 58

Последнее время он занят пиш. машинкой «Ленинград», довоенной, ранней советской. Пытается ее усовершенствовать. Машинка и тогда была далека от совершенства; в тридцатые годы доставляла много хлопот мастерам-ремонтникам.

«Ленинград» он получил как гонорар – несколько лет назад, в лучшие времена, когда на заводе мясокостной муки ремонтировал относительно новую «Оптиму». Машинка «Ленинград» стояла в бухгалтерии на шкафу, он сказал: «Дайте мне на детали».

Он так и не пустил ее на детали, хотя и разбирал как-то, но собрал снова.

– Фантастика, – сказал Чибирев, когда впервые увидел эту машинку. – Я ведь знаю, кто на ней печатал до войны. Александра Георгиевна Чибирева, моя однофамилица. Я даже догадываюсь, что на ней печаталось. Отчеты по утилизации трупов бездомных животных, ведомости с фамилиями Келлер и Егоров.

– Я хочу ее усовершенствовать, – сказал Щукин.

Вот уже полтора года он изучает каталог-прейскурант пишущей машины «Ленинград», 1935 (издан почему-то в Москве), – 766 деталей, не так много. Сведены в таблицу, даны рисунки.

У него есть конструктивные идеи. Он знает, как сделать, чтобы машинка меньше ломалась. Он знает, как поступить.

Борис Петрович не без удовлетворения (ибо еще недавно все урны в городе были убраны из страха терактов) выплюнул пережеванный «орбит» в новую пенобетонную урну-плевательницу, поставленную у входа, спустился по ступенькам вниз, прошел по узкому проходу и повернул налево.

Это было в своем роде единственное заведение в городе, сочетавшее кулинарию с книготорговлей – слева в полуподвальчике размещалось кафе, справа – книжный магазин, – и то и другое принадлежало одному хозяину, к тому же владельцу авторитетного издательства.

Борису Петровичу уже доводилось бывать в магазине; пару месяцев назад он здесь купил сборник статей по истории ленинградских барахолок, а также монографию профессора Молоткова А.Я. «Проходные дворы Спасской части», но сейчас Борис Петрович пришел не приобретать книги, а возвращать; просто они с Дядей Тепой условились встретиться здесь, в кафе.

Был день, народ здесь обычно собирается к вечеру; несколько человек сидели за столиками. За отдельным столиком сидел Дядя Тепа, Борис Петрович его сразу заметил. Борис Петрович также сразу приметил, подсаживаясь к приятелю, еще одного субъекта, за другим столиком, за соседним; оба – и тот и этот – пили пиво, вернее, уже допили почти и теперь отодвинулись на стульях от своих почти пустых кружек, так что спины их (и спинки стульев) образовывали прямой (почти) угол, можно было общаться через плечо. Надо думать, они и общались вполоборота – причем, судя по напряженности поз, по этой выдвинутости из-за столиков и, главное, по нежеланию делить один стол на двоих, общались они весьма нелицеприятно, недружески, зло, но когда подошел Борис Петрович, оба уже молчали, осмысляючи выраженное минуту назад.

– Принес? – неприветливо спросил Дядя Тепа.

Борис Петрович достал из кейса пару номеров «Художественного журнала», пару книг о современном искусстве, буклет выставки «Общее тело», словом, все, что дал ему недавно Дядя Тепа для ознакомления. Дядя Тепа спрятал поспешно в сумку все.

– Пиво пить будешь?

Вообще-то Борис Петрович собирался, когда подходил, но сейчас передумал.

Он также собирался, когда подходил, поделиться с Дядей Тепой кое-какими впечатлениями от прочитанного и в первую очередь обсудить разнообразие форм модификации телесности; в частности, Бориса Петровича беспокоила судьба московской акционистки, прилюдно отрезавшей себе нос. Но он не успел и рта открыть, как Дядя Тепа выкинул номер. Повернув при неподвижном туловище голову как бы в сторону того, за соседним столиком, но не так радикально, чтобы удостоить соперника взглядом, Дядя Тепа сказал:

– Нет! – сказал. – Я не понимаю! Я не понимаю, почему одним нельзя, а другим можно. Почему один может в голом виде выскакивать на четвереньках из-за угла дома и пугать троллейбусы в полной уверенности, что это признают художественным достижением, а другому нельзя даже поссать с моста в Неву, ибо его мочеиспускание, видите ли, не есть художественный акт. Почему пугать троллейбусы голым – это искусство, а ссать в Неву – не искусство?

Борис Петрович невольно уставился на того, кого Дядя Тепа так неистово вопрошал. Оппонент Дяди Тепы, человек лет сорока пяти, с таинственным ромбиком на лацкане клубного пиджака и золотой серьгой в ухе, был, по всей видимости, культурологом; он шевельнул головой и столь же страстно ответил:

– Это было бы искусством, актуальным искусством, если бы ты, именно ты, отнесся бы к этому как... к... к искусству, как... к художественному акту, а ты просто ссал – без всякой задней мысли!

– Задняя мысль – это что? – спросил Дядя Тепа.

Посетители кафе, отвлекаясь от еды и напитков, поглядывали на спорщиков с любопытством.

– Не прикидывайся дураком! Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю!

– Не понимаю!

– Ты не вкладывал в то, что ты делал, художественного содержания! Ты не манифестировал идею своего поступка как художественный акт. Ты не творил, а ссал, просто ссал! Ты не художник, ты не творец.

– А кто я?

– Ты самозванец.

Дядя Тепа совершил последний глоток; отодвинул кружку пустую.

– Хорошо. А если бы я насрал перед картиной Ван Гога?

– Но ты не насрал перед картиной Ван Гога. Перед картиной Ван Гога насрал не ты.

– А если бы я насрал перед картиной Ван Гога?

– Что значит «если бы»?! А если бы я был Ван Гогом? «Если бы, если бы»... Я не Ван Гог! Без всяких «если бы»! И ты не срал перед Ван Гогом!

– Так это искусство – обосраться перед Ван Гогом?

– Обосраться перед Ван Гогом – это обосраться перед Ван Гогом, но он не обосрался перед Ван Гогом...

– А что? Просто насрал?

– Нет, дорогой мой, далеко не просто.

– И это искусство?

– Это классика. Страница учебника.

– А поссать в Неву...

– А поссать в Неву – твое частное дело!

– Почему? Почему? Почему?

– Опять двадцать пять! Потому что ты не вкладывал в свой поступок художественного содержания!

– Откуда ты знаешь? Я как раз вкладывал!

– В восемьдесят втором году об этом еще никто не думал.

– Семьдесят девятом!

– Без разницы.

– Это у вас без разницы, это у вас никто не думал, а у нас как раз думали!

– Не было таких идей в восемьдесят втором!

– Он говорит, не было, когда было, – обратился Дядя Тепа к Борису Петровичу, призывая в свидетели, мол, погляди, с какими идиотами дело иметь приходится.