По крайней мере, хорошо, что наиболее опасные сидели далеко, на русских северах, мотали пожизненные сроки. Но уже подступали с ножом к горлу (пока не в буквальном смысле слова) и по этим, требовали ставить перед русскими вопрос об обмене заключенными. Он отбивался, как мог, понимая, что только амиров-пожизненников тут и не хватало…
А за счет чего платить зарплаты? Пенсии? Пособия инвалидам – притом что как минимум три четверти инвалидов – фиктивные, для пособия? Они пытались создавать рабочие группы, как-то выходить на русских – но все отчетливее рождалось понимание, что зарплаты упадут в несколько раз, а пенсии – хорошо, если они вообще смогут их платить. Потому что денег в республике просто не было и взять их сейчас было неоткуда, пока придут нефтяные и газовые деньги… и если придут, и если их не разворуют. Рождалось истинное понимание всей тяжести огромного кома проблем, который свалился на них подобно тонне кирпича с самосвала.
И как, друзья, вы не садитесь – вы в музыканты не годитесь…
Министр юстиции Дагестана Аслан Дибиров дернулся и пришел в себя, ошалело смотря на свой стол и на недопитую кружку с «кофе». Рецепт кофе был испытанным – от трех до пяти ложек растворимого на кружку и столько же сахара. От подобного месива, проглоченного залпом (просто пить это было невозможно), тошнило, тяжко бухало в ушах и глаза лезли из орбит, а в желудке как будто кипяток был налит – но эта адская смесь позволяла держаться на ногах…
Он посмотрел на кружку, потом – на часы. Провел руками по лицу. Перед ним был заваленный бумагами стол, его подбородок неопрятно зарос щетиной, волосы, и так не слишком презентабельные, торчали сальными сосульками, а в голове была какая-то гудящая тишина. Подташнивало, но не сильно. Он все эти дни спал урывками, по два-три часа, у него не было времени привести себя в порядок, и он был в той же одежде, что и несколько дней назад. И он не знал, сколько еще так выдержит…
Рядом, на тумбочке, бормотало радио. Это была его идея – дать вещание в прямом эфире с чрезвычайной сессии дагестанского Госсовета. Надо было дать людям почву для сплетен и пересудов, отвлечь чем-то и одновременно показать, что власть в республике есть, хоть какая-то, но власть. Пока все не поняли, что власти-то и нет, и не ударились во все тяжкие…
Он прибавил громкость, пытаясь пропустить речь говорящего через себя и понять что-то изнасилованным нескончаемой усталостью мозгом…
…Киев является нашей древней исконной столицей, это бывшая столица тюркского каганата. Украинский флаг – это тоже наш флаг, хазарский. А хохол в переводе с тюркского означает «сын неба»…
Аллах… Что это… О чем они… О чем они вообще говорят…
Какой бред… Кто из нас бредит – я или они? Но точно кто-то бредит…
Какой бред… какой бред…
Неужели они получили свободу слова только для того, чтобы выплеснуть из себя весь этот бред, как хозяйка выплескивает помои из ведра.
Что это…
Новый, неприятный звук ворвался в его кабинет, подобно хазарской коннице. Звонил телефон, мобильный, он взял трубку.
– Аслан Ахатович… с вами говорят из администрации президента…
– Да…
– Перед Драматическим театром собирается лезгинский митинг… тысяч пять уже… возможны погромы…
Звук пробивался как-то кусками, он с трудом улавливал смысл. Но понимал, что им на голову свалилась очередная проблема. Десятая – притом что девять предыдущих толком не решены, а к некоторым и не приступали еще…
Когда это кончится.
– Да… – пробормотал он, – еду…
И с ненавистью посмотрел на коричневую жижу в бокале…
Лезгины митинговали у русского драматического театра… точнее, и у него, и в нем самом. Это было массивное, построенное при Советском Союзе здание с приличной сценой и акустикой, одна из лучших площадок Махачкалы. Рядом с ним была площадь, сейчас митинговали и на ней – то есть как бы было два мероприятия, одно проходило в самом театре и включало только тех, кто мог пробиться в зал или был туда приглашен, второй митинг проходил прямо под стенами театра: поставили бортовой «КамАЗ», на него – неизвестно откуда взявшуюся усилительную аппаратуру (хотя такая есть в любом ночном клубе, достать не проблема), и с «КамАЗа» один за другим выступали ораторы. Несколько человек с лесенок вешали на театр большое полотнище белого цвета, на котором было написано
Великое собрание лезгинского народа
Написано было почему-то по-русски…
Аслан Дибиров, теперь уже министр юстиции, переоделся в чистое в одном из помещений министерства, до здания театра добрался пешком. Расула Гамзатова стояла наглухо, машины были припаркованы в несколько рядов, занимая всю дорогу, люди шли к театру. Какая-то женщина в черном стояла с плакатом «Остановить беспредел полиции», но на нее никто не смотрел и не обращал внимания. Сейчас это было не главное.
Серое, готовое разразиться дождем небо, грязь под ногами и семечки. И неизбежное, довлеющее над всеми обещание перемен, неизвестно только, перемен к чему – к хорошему или к плохому…
Площадь перед театром забита народом. Обнимаются, громко спрашивают о делах. С трибуны выступает какой-то оратор, большинство его слушает – но не все…
– …Уже один тот факт, что село Делели, в котором родился Хаджи-Давуд, герой лезгинского народа, неоспоримо доказывает тот факт, что большая часть территории Азербайджана – это земли, принадлежащие лезгинскому народу…
«Господи… – как-то отстраненно подумал Аслан, – и месяца не прошло, а они…»
–…И вообще нет никаких азербайджанцев, нет и никогда не было такой нации. Азербайджанцы – на самом деле это турки, которые пришли и силой захватывали земли, а потом сговорились с русскими. Наши земли, наши села и города, как и двести лет назад, в руках у неприятеля. Азербайджан – это земля лезгин, аварцев и талышей! Мы должны изгнать врага со своей земли и вернуть наши земли себе! Слава Хаджи-Давуду Мюшкюрскому, нашему славному предку и основателю лезгинского государства! Слава лезгинской нации! Слава непобедимому лезгинскому народу! За объединение!
Сбоку театра стоит «Газель», рядом несколько внедорожников и большая палатка, к ней вьется очередь молодых и не очень людей. Над палаткой небольшой плакат – запись в отряды самообороны. Написано по-русски. Желающих много, оружия записавшимся не раздают – но это, видимо, пока, записавшихся куда-то отводят за машины, записывают по паспорту. Рядом с палаткой – двое чубатых и двое бородатых парубков в камуфляже, у чубатых на рукавах – открыто жовто-блакытные нашивки, с другой стороны – нашивки «укроп». Разговаривают по-русски с местными борцухами, в спортивках, с подвернутыми до середины голени штанами. Разговаривают неспешно, передают по кругу бульбулятор – бутылка из-под кока-колы, с прожженной в боку дыркой, в дырке – косяк анаши. Разговаривают то ли о представительной демократии, то ли о правилах пикапа, и они так поглощены друг другом, бульбулятором и неспешной беседой, что происходящее на площади их не волнует ни в малейшей степени.