Когда граф поднял голову, она все еще трепетала в его объятиях от ощущения экстаза, которого никогда не испытывала прежде.
Она едва перевела дух и прошептала:
— Я… люблю… тебя!.. Люблю!
— Именно это мне хотелось услышать от тебя, — молвил граф. — Я боялся, что потерял тебя навсегда и не услышу этого.
Он вновь прильнул к ее губам с какой-то неистовой страстью; он не целовал ее так прежде.
Она ощутила, как странным образом все ее существо откликнулось на этот жаркий призыв.
Она не боялась огня, воспламенившего ее.
Граф прижал ее еще крепче к себе, и она слышала, как стучат в унисон их сердца.
Незнакомые доселе чувства так переполняли ее, что Одетта тихо вскрикнула и спрятала лицо у него на груди.
— Какое-то время он не мог говорить.
Затем прижал губы к ее волосам и вымолвил прерывающимся голосом:
— Как тебе удалось вселить в меня это чувство? Я был уверен, что никогда не полюблю. И все же это случилось. Я все еще не осознал, что это правда.
— Я… говорила вам, — прошептала Одетта, — что… это… магия… Парижа.
— А теперь ты, наверное, скажешь, что это магия Оксфорда. Нет, моя драгоценная, магия в тебе. Это то, что я никогда не потеряю, потому что жить не могу без нее!
В его интонации было нечто странное, незнакомое.
Она подняла лицо, чтобы взглянуть на графа, и увидела на его губах улыбку, но не ту, презрительную, а нежную.
— Как скоро мы сможем пожениться? — тихо произнес он.
Именно в этот миг Одетта стала пробуждаться от своих грез.
Она переживала то же ощущение, что и тогда на пароходе, когда увидела его и почувствовала себя ничтожеством.
Не раздумывая, она сказала первое, что пришло в голову:
— Но вы… не можете ж-жениться на… мне.
— Почему?
— Потому что я не та, за кого вы меня приняли… даже сейчас… я не та, чем кажусь вам.
— Ты очень красива, — промолвил он, — в том же самом платье, в котором я принял тебя за небесное существо.
Из ее груди вырвался полувздох-полурыдание.
— Нет… это не то же самое. Это… имитация, и я тоже… имитация!
Она увидела, что он не понимает ее слов, и продолжала:
— Я поехала в Париж в качестве… горничной моей подруги… Пенелопы Валмер, которая останавливалась в британском посольстве. Так как я всего лишь… дочь местного викария, мне… не дозволялось… принимать участие… в светских развлечениях.
Она торопилась рассказать ему всю правду, от чего речь ее была немного сумбурной.
— Я переделала несколько платьев, которые не… принадлежали мне, но поскольку они были так… так прекрасны… я надела одно из них и… притворилась… будто я… та… кто имеет право… носить… их.
По мере того как она говорила, к ней приходило понимание, что она сознательно отказывается от выпавшего ей шанса обрести счастье с графом, ибо он решит, что она достойна только презрения.
Но его руки все еще сжимали ее в объятиях, и она произнесла упавшим голосом:
— Когда вы увидели, как я… отбивалась от этого… вульгарного человека… на пароходе, я была настоящая… мрачно одетая… незначительная… мисс Никто!
Последние слова замерли на ее устах, и она снова спрятала лицо у него на груди.
Ее глаза наполнились слезами, она вся дрожала.
Ей вдруг пришло в голову, что она выглядит чрезвычайно глупо со своим желанием открыть ему правду.
Но все, что касалось графа, было для нее столь возвышенно, что она не могла лгать или оставлять его в неведении.
Она любила и хотела быть честной и прямодушной с ним, даже если это означало потерять его.
Он долго молчал, и Одетта ощутила не только душевную, но и физическую боль, пронизавшую все тело.
Ей хотелось кричать от отчаяния.
Наконец он умиротворенно произнес:
— Дурочка моя, неужели ты думаешь, будто я люблю тебя из-за того, что на тебе надето или кем ты притворялась? Я люблю тебя, потому что ты — это ты. С той минуты, как я увидел тебя, сердце сказало мне: я нашел то, что искал всю жизнь!
Одетта жалобно вздохнула.
Боясь взглянуть на него, она прошептала:
— Это… это правда?
— Да, и я докажу тебе это, — сказал он. — Задолго до того, как поцеловал тебя, я понял, что судьба не случайно направила нас друг к другу и что нас соединила магия, которая нам не подвластна. Она явилась, представь себе, с далеких звезд — к их сонму ты принадлежишь.
— Как ты можешь… говорить такие вещи? — опешила Одетта. — Как ты можешь даже… думать о них?
— Я говорю правду, любимая, и отказываюсь повиноваться тебе и любому, кто будет утверждать, что мы не являемся неотделимой частью друг друга.
Одетта молча смотрела на него, а он вновь стал целовать ее.
Его губы на этот раз были властные и требовательные, как будто утверждали, что она должна всецело подчиняться ему и бежать ей некуда.
Каждая клеточка ее дрожала, но не от страха, а от восторга.
— А теперь ответь на мой вопрос, — вдруг произнес он. — Как скоро ты выйдешь за меня?
— Ты… уверен, абсолютно уверен, что… действительно хочешь… этого?
— Мне потребуется много времени, чтобы ты поверила, возможно, целое столетие, а потому чем скорее мы начнем, тем лучше!
Он говорил улыбаясь, и голос его был ласковым.
Ей почудилось, будто в нем появилась нотка любви, которой она прежде не слышала.
— Я… ведь совсем… не важная особа.
— Ты самая важная в мире особа — для меня, — заметил граф, — и я единственный, для кого это имеет значение.
— Тогда… пожалуйста, — зарделась девушка, — я хочу… выйти за тебя замуж, и это будет самое чудесное… самое совершенное, что когда-либо… случалось со мной.
Граф хотел снова поцеловать ее, но она остановила его, выставив вперед ладони.
— А если вдруг… после того как мы… поженимся, ты… разочаруешься во мне и… будешь стыдиться меня?
— Я никогда не разочаруюсь, — категорически заявил он, — и обещаю гордиться тобой, потому что ты очень красивая и умная, настоящая дочь своего отца.
Одетта облегченно вздохнула и ничего не ответила, потому что его губы вновь прильнули к ее губам.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она шевельнулась в его объятиях.
— Мы должны возвратиться… — пролепетала девушка, — но, пожалуйста… ты ведь никому не расскажешь сегодня о… нас?
— Нет, конечно, нет, этот день принадлежит твоему отцу. Мы не должны отнимать у него день его славы.