— Эй, есть тут кто-нибудь? — окликнул Дмитрий Алексеевич, удивленно оглядывая помещение.
— Тут я, тут! — раздался откуда-то снизу полузадушенный голос, и из-под письменного стола красного дерева выбралась худощавая, коротко стриженная женщина средних лет. — Вы по какому вопросу? — осведомилась она, отряхивая бесформенное серое платье, и вдруг воскликнула: — Дима! Старыгин! Это ты, что ли?
— Я… — признался Дмитрий Алексеевич, вглядываясь в лицо женщины. — А вы… простите… что-то я не узнаю…
— Да это же я, Таня Зайцева! — выпалила женщина, приближаясь к Старыгину. — Неужели не узнаешь?
Старыгин удивленно заморгал, пытаясь разглядеть в этой малопривлекательной особе симпатичную светленькую девушку, с которой они учились на одном курсе Академии художеств.
С некоторым усилием это ему все же удалось, и он радостно воскликнул:
— Танька! Правда, ты! Ну, как ты живешь? Где работаешь? Ах, ну да, что же я спрашиваю!
— Да, вот здесь я и работаю… — Татьяна немного поскучнела, но тут же снова оживилась: — А помнишь, как мы с тобой на втором курсе Справедливость разрисовали?
Старыгин тут же вспомнил, как они, пробравшись ночью в главное здание Академии, расписали масляными красками мраморную статую (аллегория Справедливости, французская копия с римского оригинала). Верхнюю часть аллегории они разрисовали сине-белыми полосками, как бы нарядив статую в застиранную тельняшку, на щеках изобразили ромашки, а пышный зад статуи… декан рвал и метал, пытаясь выявить виновных, но студенты держались насмерть, не выдали зачинщиков и исполнителей!
Старыгин блаженно улыбнулся. Славные были времена!
— А помнишь, как нас ребята послали в поселок за вином, а мы вместо вина на все деньги накупили конфет? Нас тогда чуть не убили!
Дмитрий Алексеевич вспомнил и это, но невольно подумал: обычно такие случаи из своего далекого студенческого прошлого хорошо помнят те, у кого после этого в жизни ничего интересного не происходило. Кстати, и фамилия у Татьяны та же, что была в Академии, так что, скорее всего, замужем она тоже не была.
— А ты, я знаю, в Эрмитаже работаешь! — с легкой завистью проговорила Татьяна. — Я о тебе часто читаю в газетах и журналах!
— Ну, не так уж часто… — Старыгин засмущался.
— А сейчас-то ты сюда по какому делу? — спохватилась Татьяна.
— Да вот, знаешь, хотел проследить судьбу нескольких вещей… — начал Старыгин. — Кое-какие предметы из обстановки этого дворца…
— Что тебя конкретно интересует? — Татьяна перешла на деловой, сосредоточенный тон. — Ведь в этом дворце обстановка неоднократно менялась. Одно дело — обстановка первой четверти девятнадцатого века, когда здесь жили Нарышкины, другое — во второй половине века, когда дворец перешел к Шуваловым…
— Наверное, то, что меня интересует, относится к началу девятнадцатого века.
— То есть к тому времени, когда здесь жила Мария Антоновна Нарышкина с мужем?
— Мария Антоновна? — переспросил Старыгин. — Знакомое сочетание имени и отчества!
— Ну да, Мария Антоновна Нарышкина, фаворитка Александра Первого. Удивительной красоты была женщина!
— А ты не знаешь — она увлекалась музыкой? Дело в том, что мне попался на глаза клавесин, украшенный гербом Нарышкиных, так вот, я хотел бы узнать, где он стоял и с какими предметами мебели мог соседствовать?
— Клавесин Марии Антоновны? — Глаза Татьяны загорелись. — Вот бы мне такой в коллекцию!
Старыгин оглядел завалы мебели и подумал, что вряд ли это безобразие можно назвать коллекцией. Татьяна перехватила его взгляд и залилась краской:
— Да, я понимаю, у меня здесь нет порядка, но это — не моя вина! Мне выделили только одну комнату, и я пытаюсь сохранить здесь самые ценные предметы. А то, понимаешь, приезжают дикие люди с разных концов света, некоторые буквально вчера выбрались из каменного века, приличной мебели в глаза не видели и обращаются с красным деревом и палисандром как с сосновыми табуретками.
Старыгин вспомнил чернозубых посетителей, с которыми он столкнулся в холле, и посочувствовал Татьяне.
— Можешь себе представить, в прошлом году приехала делегация с Маркизовых островов, так они потребовали, чтобы в их честь посреди колонного зала развели костер! Оказывается, у них принято так делать в случае приема важного гостя. Причем на этом костре полагается поджарить кого-нибудь из принимающей стороны. Чтобы потом подать его к столу. Ну, на этом они настаивать не стали, уже были наслышаны, что у нас это не принято, а костер требовали… так я еле отстояла ампирный мебельный гарнитур!
— Ужас какой! — посочувствовал коллеге Старыгин. — Так что насчет клавесина? Не знаешь, где он мог стоять?
— Клавесин, клавесин… — забормотала Татьяна и углубилась в мебельные завалы.
Через несколько минут откуда-то издалека до Старыгина донесся ее приглушенный голос:
— Дим, пробирайся сюда! Я кое-что нашла!
Дмитрий Алексеевич двинулся на голос, боком протискиваясь между креслами и столами.
— Осторожнее около круглого шкафа! — предупредила его Татьяна из самого дальнего угла комнаты. — У него верхняя дверца падает в самый неподходящий момент.
Предупреждение оказалось очень своевременным: Старыгин как раз пробирался мимо ампирного шкафа, отделанного бронзой, с круглым верхом, напоминающим античный храм. При приближении Старыгина передняя часть храма, игравшая роль дверцы шкафа, со скрипом откинулась, едва не опустившись ему на голову. К счастью, Старыгин был предупрежден и успел перехватить дверцу рукой. Чертыхнувшись, он поставил ее на место и продолжил свое опасное путешествие.
— Я здесь, сверни налево! — окликнула его Татьяна, и он наконец увидел ее. Его однокурстница стояла перед низким диваном, на котором была установлена картина в резной раме.
Картина приковала к себе взгляд Дмитрия Алексеевича.
Точнее, не картина, а лицо изображенной на ней женщины. Яркое, выразительное, поражающее незамутненным сиянием молодости и в то же время — каким-то врожденным величием. Темно-синие, как предгрозовое небо, глаза удивительно гармонировали с поразительной белизной кожи и темными вьющимися волосами. В лице этой женщины были и юношеская свежесть, и зрелая аристократическая красота. Даже чуть тяжеловатая нижняя губа нисколько не портила ее, только придавала лицу немного капризное, самонадеянное выражение.
— Кто это? — спросил Старыгин, любуясь портретом.
— Ага, вижу, и ты не устоял перед ее красотой! — усмехнулась Татьяна. — Это она, бывшая хозяйка нашего дворца, Мария Антоновна Нарышкина, фаворитка императора Александра Первого…
— У императора губа была не дура! — восхищенно проговорил Дмитрий Алексеевич.
— Это точно. Но ведь ты, кажется, интересовался клавесином?