Расколотый мир - читать онлайн книгу. Автор: Феликс Гилман cтр.№ 20

— Эй! А ваш большой друг был хорош. Отлично поработал.

Она посмотрела, куда он указывал. Магфрид ходил взад-вперед, обхватив голову руками.

В «Истории Запада для детей» о холмовиках не говорилось почти ни слова. На одной выцветшей вклейке изображались сцепы из жизни Запада: дремлющий на рельсах Локомотив, причудливо изрезанные ветром скалы и житель холмов с обсидиановым копьем на вершине скалистого утеса. Также о них упоминалось в первой главе — рассказе о первых поселениях в период Основания. Совсем коротко: «Отношения между первым губернатором Сэмюэлем Селфом и местным Лесным Племенем были сложными и не всегда достойными». В остальном Первое Племя просто вычеркнули из истории этого края. «Вот если бы они чаще сражались...» — подумала Лив.

Большинство людей Бонда не знало грамоты. Однажды вечером один из них спросил у Лив, что она читает, и вскоре она уже читала им вслух. Это были грубые бородатые детины с желтыми зубами и переломанными носами, но слушали они, как дети. Большая часть из них знала об истории своего мира еще меньше, чем Лив.

Главы со второй по двадцать вторую представляли собой перечень битв и несчастий. Первая колония оказалась заброшена, виной тому — долгие годы суровых зим, чумы и дурных знамений. Колонисты расселились на юг и на запад. На юге возникла Линия — колонисты обнаружили нефть и построили первые Локомотивы, чтобы путешествовать между городами, разбросанными I ю засушливым равнинам. Люди быстро поняли, что создали нечто ужасное, нечто выше человеческого понимания, нечто, обладающее собственным разумом и волей к завоеваниям. Первые Стволы появились на диком Западе среди изгоев, бродяг и преступников, бежавших от правосудия. Они сразу же возненавидели друг друга. Взаимная ненависть стала смыслом их существования. Линия неуклонно расширялась при помощи Локомотивов, механизмов, скорости и людской массы. Стволы плели интриги, жульничали, травили, шантажировали и устраивали засады, собирали армии наемников и толпы обманутых крестьян... И все-таки — Бонд был прав — Стволы всегда проигрывали. Триста лет горьких поражений. Почему же они продолжают сопротивляться?

«История Запада» клеймила Линию как тиранию, а Стволов — как анархию, и торжественно восхваляла добродетели Республики Красной Долины (чьим департаментом всеобщего образования она и была издана). К добродетелям относились: Демократия, Здравомыслие, Самоуправление, Право собственности и Упорядоченная свобода. Каждой из них посвящалась краткая назидательная глава.

Республика возникла как новая идея там, где некогда был Край Мира. Непрочный альянс свободных городов и приграничных стран превратился в Союз, потом в Федерацию, а потом, после подписания Хартии на берегу Реки Красной Долины около сорока лет назад, в Республику. Была в книге и картинка: несколько дюжин солидных пожилых мужчин, стоя на берегу, размахивают бумагами, перьями и произносят речи. Сама Хартия представляла собой нечто среднее между гражданским кодексом и священным текстом; на картинке ее озарял столп света, падавший с небес.

Затем следовал, рассказ об истории войн Республики — славных и победоносных, как против армий Линии, так и против пиратов и слуг Стволов. Республика не признавала ни богов, ни хозяев.

На пятый вечер после отъезда из Монро, когда все были заняты починкой сломанных осей и порванных палаток, а Лив сидела в одиночестве на камне на краю лагеря и читала, Бонд, державшийся в стороне, когда она читала вслух его людям, подошел с важным видом и заглянул ей через плечо.

— Он мертв. — Бонд показал на изображение генерала Энвера, собиравшего войско во время какого-то сражения. — Погиб, — добавил Бонд, будто желая поразить Лив этой новостью. — И он, и вся его Республика. Они выигрывали сражения до тех пор, пока однажды не проиграли, вот и все. Мертвы, исчезли, забыты.

— Я об этом слышала.

— Книги хороши для ведения учета. Много вы из них не узнаете. Мир меняется быстрее, чем пишутся слова.

— Прошлое не меняется.

— Говорят, генерал Энвер дружил с холмовиками. Якобы у него был советник, заклинатель камней, с чьей помощью он и выигрывал сражения. Я слыхал, генерал даже взял одну из них в жены, но сам в это не верю. Об этом там ничего не сказано?

— Это всего лишь простенькая детская книжка, мистер Бонд.

— Гм. Да, для детей книжки в самый раз.

Лив раздраженно захлопнула книгу:

— Огромное спасибо за ваше мнение, мистер Бонд.

Бонд покраснел и смутился.

— Прошу прощения, мистер Бонд.

— Я вовсе не обижен, мэм.

— Это все жара и поздний час, мистер Бонд...

Она почувствовала странную привязанность к глупой маленькой книжке. Лив дорожила ей, как вещью из родного дома.

— Говорят... — Голос Бонда стал вдруг тихим и задумчивым. — То есть я слыхал разговоры о том, что Война будет длиться, пока не поглотит весь мир. Республика пыталась это предотвратить, но судите сами, что с ними стало. Всюду, где есть нефть, обоснуется Линия, а где плохие парни — Стволы. И так будет вечно.

— Ужасная мысль!

— Я слышал, холмовики знают, как прекратить все это. Они появились первыми и знают этот мир, понимают, чему в нем место, а чему нет, и, не сомневаюсь, могут одолеть и Линию, и Стволов, если только захотят. Вам так не кажется?

— Мне кажется, разумного в этой мысли немного, мистер Бонд.

— Один мой друг говорил, что если надежда на мир до сих пор есть, то эта надежда — в них, а не в нас.

— Если он прав — для нас это позор!

— Он умер. Кто-то застрелил его. Не важно кто. Я не знаю. Не знаю... Здесь есть над чем поразмыслить, правда? Я не глупец, доктор.

— Разумеется, мистер Бонд.

Бонд был похож на ее мужа, покойного профессора естественной истории доктора Бернарда Альверхайзена. Под жирком Бонда скрывались мускулы, а у Бердарда они были неразвитыми, Бонд был загорелым, Бернард — бледным; Бонд был силен и ловок, а Бернард — неуклюж, то есть сходство между ними было, в сущности, совсем незначительным. Так почему же Бонд напоминал ей Бернарда? Может, именно потому, что ее муж был совсем не похож на знакомых ей мужчин Кенигсвальда, и она, оказавшись одна в чужом краю, искала вокруг хоть малейшие следы чего-то привычного?

Высокомерием, грубоватостью и самоуверенностью Бонд тоже походил на Бернарда. Еще — склонностью поучать. В Баррен-хилле он казался неразговорчивым, но в дороге, на безмолвном просторе, выяснилось, что он большой охотник поговорить о чем угодно: о растениях, погоде, бизнесе, о том, как нужно ездить верхом или чинить фургон. Оказалось, он весьма интересуется тем производством, для которого предназначался груз костей, который они везли, и хорошо о нем осведомлен. А ее Бернард любил пофилософствовать.

Бахвальство скрывало романтическую жилку в глубине его души; была ли она у Бонда?

Она сказала Бонду правду. Бернард умер два года назад от сердечного приступа прямо за обеденным столом, когда подавали первое. В момент смерти он горячо возмущался положением дел на факультете.