Золотая братина. В замкнутом круге - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Минутко cтр.№ 62

– Давай, Данилка, давай, сынок… – Голос у Прошки Седого прервался. – Не закрывай очи, зри! Чтоб и внуки наши, и правнуки увидели.

Медленно, осторожно ведет резец в Данилкиной руке линию на боку золотой братины…

– Теперь твое дело, Егорка.

И еще один рисунок родился, тоже короткий до непостижимого предела. А что удивительно – не поймешь, как это получилось: нет и тени страха в смертный миг во всем облике русского мужика Еремея, сына Никитина. Почему – спросите? А вот почему: уходит он свободным человеком в мир иной ответ держать перед Всевышним.

– Ну а ты чë, Васятко? – спросил Прошка Седой.

– А я чë? – откликнулся Васька Лапоть. – Я щас.

Подошел к горну, по привычке пару раз лемех качнул – слетела с тлеющих углей зола, запылали они малиновым пламенем. Запел Васька Лапоть зычным голосом:

– Вот, Данилка, и изладь волю, что мужик и работный человек получили… – вздохнул тяжко мастер Прошка Седой. – Получили, коли б наша взяла.

– Излáжу, дядя Проша…

И еще один рисунок на золотой бок братины лег: стоит отрок, волосы ветер сбил, кушак в тонкой талии ремешком перехвачен, в руке древко со знаменем-треугольником – победа!

– А далее вот что, – смутился Егорка. И оробел, маки на щеках зарделись. – Как ты, дядя Прохор, и мы с тобою тут, под заводом нашим, за волю стояли.

– Верно! – подхватил Данилка. – Я щас тебя, дядя Прохор, изображу!

Подумал мастер Прошка Седой, голову опустив, сказал наконец:

– Ладно, изобрази. Чë было – то было. Из песни слова не выкинешь. Давай, Данилка…

И еще один рисунок на боку братины появился. Сколько дней прошло? Кто считал? Изрядно. Время-то людской жизни быстротечно… Вон за оконцами мастерской ясный звонкий день стоит, с морозом, правда, лютым – хоть во двор не выходи. Солнце алое в белесом небе застыло над снегами бескрайними. И готова чаша-братина: стоит рядом со скифской, серебряной, от давнего времени потускневшей, – сияние огненное, формы совершенные, а если медленно в руках поворачивать, проходит перед глазами вся война крестьянская под началом Емельяна Ивановича Пугачева, в чем-то главном в этих скупых пунктирных рисунках переданная. Вот в чем? Не понять… Загадка. Тайна…

– Теперь вот что, – сказал Прошка Седой, от братины взора не отрывая, – сотворю я формы всего сервиза – и блюда, и чаши, и кубки, и тарелки, и подносы… Отольем – и на каждое дело наше вы, Данилка и Егорка, лишь малую часть перенесете из картин, что на братине. Какие? Вместе решать будем…

Работают мастера и, как время летит, не замечают.

И настал день. Неужто весна-красна уже близехонько? Потому как за оконцами в небе синь бездонная, гляди-ка, и прозрачные слюдяные сосульки с карнизов свесились, и псы дворовые больно радостно разбрехались: чуют, видать, скорые собачьи свадьбы.

Да, настал этот день: на чугунной плите весь сервиз выставлен – все триста пятьдесят предметов. А триста пятьдесят первый – сама золотая братина, как матка посреди пчелиного роя. Вместе с мастером и подмастерьями стоял возле сервиза управляющий Катлинским заводом Людвиг Штильрах, не отрываясь смотрел на сервиз, – впервые его целиком увидел, – теребил свою растрепанную черную бороду. Дыхание перехватило, зажмуриться охота. Нет, нет, невозможно… Невозможно, чтобы это волшебство и роскошество сотворили руки человеческие!..

– Изладили… – тихо сказал мастер.

– Теперь, чай, мы вольные? – с внезапным изумлением прошептал Данилка.

– Подождем, однако, воли. – Прошка Седой вздохнул. – Пока в Питер да к нам обратно…

Невообразимо пусто стало в душе и сердце гениального мастера – будто все из него вынули без остатка. Спать, что ли, под образа завалиться? И пусть над тобой ликам святых отцов тихо лампадка светит. Пусть сверчок за печкой поскрипывает. Ох, грехи наши тяжкие…

Берлин, 11 ноября 1918 года, раннее утро

Догорела спичка в руке Франсуа. Этьен в несколько глубоких затяжек докурил папироску, затушенный окурок спрятал в карман. Знак для Франсуа – приступаем. Молчуны работали споро и слаженно: несколько движений ломиком-джимми – и Этьен вскрыл витрину, в которой искусно была расставлена «Золотая братина». Франсуа из большого пакета вынул четыре пакета поменьше, тоже из прочной материи. Стали укладывать в них предметы сервиза. На эту операцию ушло не более пяти минут. Бесшумно оттащили пакеты к дверям салона.

Этьен взглянул на часы, предупреждаюший знак рукой – и они, опустившись на пол, замерли. Мимо витрины магазина не спеша прошел полицейский, лишь бегло взглянув через толстое стекло в смутное пространство салона. Замедлил шаг, зевнул, посмотрел на небо… И проследовал дальше. Этьен и Франсуа вернулись за прилавок, присели – с улицы их теперь не было видно. Франсуа извлек небольшой сверток.

Молчуны переглянулись – азарт озарил их лица. Начинается! Начинается игра с удачей, искушение судьбы и вызов ей… Распакован сверток. Франсуа и Этьен быстро переодеваются: бывший гонщик натягивает куртку, точь-в-точь как у портье, розовой лентой пластыря заклеивает свои черные усы, а Франсуа облачился в длинный жилет – неизменное одеяние верного стража финансов магазина господина Бартельса, – дополнив свой костюм зеленым целлулоидным козырьком, который всегда надевает бухгалтер, когда сидит над своими гроссбухами или щелкает на счетах (козырек предохраняет глаза от верхнего света). Этьен смотрит на часы, показывает жестом: «Надо ждать!»

Молчуны удобно располагаются за прилавком, вроде бы даже слегка подремывают. Уже светает. Первые редкие прохожие появились на Унтер-ден-Линден. Пора! Этьен пружинисто поднимается, подходит к бухгалтерской конторке, протягивает руку к выключателю и… Всеми огнями вспыхивает люстра в центре потолка салона, наполняя ярким светом торговый зал. Франсуа в это время относит пакет с вещами и чемодан Этьена к входной двери, оставляет их возле пакетов с предметами «Золотой братины».

По противоположной стороне улицы шествует, наслаждаясь властью, порядком и тишиной, пожилой полицейский. Озаренные светом окна ювелирного магазина «Арон Нейгольберг и К^о» в утренней неверной мгле невольно привлекают внимание. Странно… Полицейский останавливается, достает из кармана брюк часы-луковицу, щелкает крышка. Семь часов тридцать две минуты. Ерунда какая-то… Однако за стеклом витрины привычная картина: портье лениво протирает стекло прилавка, за своей конторкой в привычной позе, упершись целлулоидным козырьком в толстую книгу, что-то пересчитывает бухгалтер, изредка двигая костяшки на счетах. Полицейский качает головой: вышколил-таки своих работников этот хитрюга Арон. Надо полагать, хорошие денежки им платит. Слуга порядка вынимает рабочий блокнот и делает запись: «В магазине Нейгольберга портье Крумель и бухгалтер Бартельс сегодня начали работу на полчаса раньше обычного». Полицейский доходит до перекрестка и поворачивает за угол.