Зима мести и печали - читать онлайн книгу. Автор: Александр Аде cтр.№ 10

– Я столько времени без мужика, что за девочку сойду, – шаловливо продолжает она, передергивая сдобным телом. – Так какие ко мне вопросы?

Долго не размышляя, говорю первое, что лезет в голову:

– С мужем дружно жили?

Крупной рукой Варвара задумчиво теребит узорчатую салфетку.

– Не тот вопрос задаешь, парень. Тебя как кличут?.. Корольком? Ну, так вот, Королек, выслушай и сообрази. Замуж я вышла за бывшего зека – это как? Думаешь, кайф?

– Зачем тогда выходили?

– Жизни ты не знаешь, милай. У меня самой родитель отсидел. Мать его пятнадцать лет ждала. Гуляла, конечно, не без того, но не развелась, хотя спокойно могла, боялась очень, обещал убить, ежели не дождется. А мне заказала: упаси тебя Бог связаться с уголовником. Но видать мне на роду было написано с тюремным жить.

– Влюбились?

– Какое там. Я смолоду веселая была, заводная, мужики вокруг так и вились, ну и пошла по кругу. Вот, говорят, гены. И ведь точно, от генов этих никуда не денешься. Мать гуленой была – и я такая, она за зека – и я тем же макаром. А может, судьба такая? В общем, получилось так: мужиков много, а чтобы жениться – никого. А Царь, который к тому времени только из тюряги вышел, сразу предложил замуж. Порассудила я, всплакнула, уж очень не хотелось за зека, и решила: будь что будет. По-любому лучше, чем бобылкой куковать, все-таки семья.

– И какой он был муж?

– А никакой.

– Бил?

– Не без этого, конечно, но ведь и я баба не промах, не сильно позволяла. Речь не о том. В семью, паразит, ни шиша не приносил, все с корешами прокучивал да на девок тратил. А потом, когда в гору двинулся, и вовсе видеть его перестала. Правда, начал тогда детьми заниматься, старшего за границу определил.

– Зла на него не держите?

– Поначалу, когда узнала, что мне эту сучку предпочел, бесилась, не без того. А потом смирилась. Он мне хорошее жилье купил, денежки отстегнул немалые, живу как барыня. Ну а сейчас и вовсе успокоилась: он мертвый, а я живая.

– Кто же мог его?..

– Мало ли на свете «добрых» людей.

– А все-таки?

Она хмыкает, пожимает круглыми плечами.

– Я в мужнины делишки не вникала. Знаю одно: мои сыны этого сделать не могли. А то про моего старшего разные вонючие газетенки всякую гадость пишут. Ты этим бумагомаракам не верь.

– Часто сыновья вас навещают?

Водянистые глазки Варвары становятся жесткими и злыми.

– Ты меня с детьми не ссорь. Да если они вообще обо мне забудут, слова не скажу. Они лучше, правильнее отца-матери. Погоди, мои ребята еще такое совершат, мы только рты разинем. За них я кому хочешь глотку порву.

На этой патетической ноте наша беседа и завершилась бы, но внезапно Варварушка осведомляется:

– Что ж ты про Марго, кралю неописанную, невестку мою, не спрашиваешь?

– А именно?

– Так ее же сегодня чикнули. Или не в курсах? Эх ты, сыщик…

Огорошенный, выбираюсь на улицу, в темень, запихиваюсь в «копейку» и цепенею. В башке каша-малаша. Ну, с Царем понятно, но Марго-то зачем? Кому мешал этот безобидный цветочек?

И вдруг мною овладевает такая тоска по детству, такое желание хоть на мгновение уйти от запутанного и запутавшегося взрослого мира, что врубаю зажигание и двигаю к прежнему своему двору. Он рядом совсем, рукой подать.

Подъезжаю, сворачиваю – раз, другой. Останавливаюсь. Слева от меня двухэтажные домишки, в которых дружелюбно горят окна, прямо по курсу – высотка, справа – огромное пространство, зияющее, точно полая десна после того, как вырвали зуб.

Несколько лет миновало с тех пор, как истребили под корень мой домик и двор, но на этом месте так ничего и не построили. Вылезаю из «копейки», всматриваюсь в черноту. Вот тут была песочница, здесь – стол и скамейки, а на этом месте – перекладина для белья, на которую (как же давно это было!) Чукигеки водрузили свой телескоп.

Пу-сто-та, под завязку забитая снегом.

– Королек!

Каким-то чудом узнаю остановившегося возле меня человека.

– Щербатый?

– Он самый, – выходец из прошлого неистово трясет мою руку.

В моей голове проносится мгновенное воспоминание: двор, светлый летний вечер, Щербатый декламирует свои корявые, а тогда казавшиеся удивительными стихи, и слушают его такие же малолетки, как он сам, – я, Серый, Верка, Гудок.

– Пошли ко мне, – предлагает Щербатый.

– Погоди, ты разве тут живешь?

– С позапрошлого года. Мать загрызла, дескать, гробишь себя, такой-сякой. Мыкался по разным углам, а как мамаша померла, поселился в своей старой фатере.

Топаем к его домику – тому, что стоял напротив моего. По прихоти судьбы он уцелел, в нем светятся окна.

В квартире Щербатого мебели самый минимум: похоже, родительские вещи парень пропил. На кухне только газовая плита, пузатый холодильник, три табуретки-раскоряки и уймища порожних бутылок – на чумазом полу, на подоконнике, в раковине. С ними мирно сосуществуют мятые окурки, напоминающие скрюченные обрубки червей. Покопавшись среди дзинькающего стекла, Щербатый выуживает наполовину полную емкость. Потом, с головой нырнув в холодильник, выставляет на стол обкромсанную вареную колбасу, банку соленых огурцов, краюху ржаного хлеба.

– Извини, Щербатый, я за рулем. Мне бы чаю горяченького.

– «Если любит рюмочку, пусть не будет пьяница. А не любит рюмочки – больше мне останется», – нараспев, как обычно, декламирует поэт, ставя на плиту чайник.

– Клево сказано, – притворно восхищаюсь я, полагая, что это его вирши.

– Роберт Бернс, – веско говорит он, – шотландский поэт восемнадцатого века.

– Однако, забористые стишата сочиняли в восемнадцатом веке.

– Да, умели, – соглашается он, мучая пальцы. – Бернс тридцать семь лет на свете прожил или того меньше. Столько же Пушкин, Маяковский и Рембо. Есенин – тридцать. Лермонтов – тот вообще двадцать шесть. А мне в декабре тридцать семь стукнуло. Жив, как видишь. Такие-то дела.

Щербатый наливает водку в изрисованную цветочками чашку, пьет, и я вижу, как ходит кадык на его тощей жилистой шее. В свои тридцать семь он такой же нервный, чудной, как в детстве. Хохочет невпопад, запрокидывая, как конь, маленькую головеночку с плоскими сивыми волосами. Только лицо стало другим: красноватое, отечное, будто смазанное. Кстати, щербатым он никогда не был, между передними зубами у него промежуток, делающий его слегка похожим на зайца.

– Почитай что-нибудь свое, – прошу я.

– Нет, – отвечает он резко и даже отшатывается. – Какой я поэт? Когда-то по глупости мечтал оседлать Пегаса, да… Лучше уж чужое.