Проданная замуж - читать онлайн книгу. Автор: Самим Али, Хамфри Прайс cтр.№ 35

В конце концов папа позволял медсестре сделать укол. Я смотрела через неплотно прикрытую дверь, как он немного приспускает брюки, чтобы медсестра могла уколоть его в ягодицу. Я вздрагивала, когда она всаживала в него иглу. Ужасно было видеть, как папу заставляют проходить через это.

До двенадцати лет я жила в Уолсолле. Единственная передышка от невыносимой домашней рутины и страха наступала, когда мне нужно было ложиться в больницу. У меня была жуткая проблема со ступнями, требовавшая посещения клиники для амбулаторных больных и — иногда — операций. Пальцы у меня на ногах закручивались под себя и не гнулись, так что я не могла их распрямить.

Больница была раем, дарила мне спокойствие и отдых. Здесь не нужно было работать, здесь давали еду, напоминавшую о детском доме, и здесь меня никто не бил.

Когда я только начала жить с семьей, мать иногда называла меня каким-то словом и указывала на мои ступни. Только через шесть месяцев я поняла, что она говорит «кривые ступни» или «калека». Мать часто пыталась выпрямить мне пальцы, постукивая по ним молотком, угрожая ударить сильно, если я сама не распрямлю их. Она думала, что я нарочно это делаю. В больнице я избегала излишних разговоров, чтобы мне не задавали неприятных вопросов, а потому старалась побольше спать, не пропуская при этом время приема пищи. Я лежала на кровати, а улыбающиеся медсестры приносили чудесные лакомства: картошку фри и рыбные палочки, пироги и, самое замечательное, пудинг. Больше всего в нашем доме мне не хватало пудингов. Пирожные с кремом, сладкие кукурузные пироги — я привыкла к этой вкусной еде, но мне очень не хватало восхитительного десерта моего детства. Мене тоже делали операцию на ногах. Мать появилась в больнице только один раз, когда приехала забрать нас домой.

Мне всегда хотелось остаться в больнице, но я понимала, что придется возвращаться домой, покинуть это место, как и детский дом. По прошествии двух райских недель меня отсылали домой, наложив на ногу гипс, который нужно было носить еще пять недель. Приходилось ковылять по дому с загипсованной ногой и выполнять работу, которая накапливалась за время моего отсутствия, потому что никто не хотел делать ее за меня. И это несмотря на то, что у меня нога была в гипсе и доктор велел давать ей отдых. Мне хотелось кричать: «Послушай, мама, я могу делать всю работу в гипсе, только скажи, что я умничка, что я молодец!» — но я молчала, а мать никогда меня не хвалила.

Когда приходило время снимать гипс, мать везла меня в больницу. Мы брали такси, и мать требовала, чтобы больница возместила ей эти затраты, но вместо того, чтобы потратить деньги на такси домой, она припрятывала их, и мы возвращались пешком. Доктор поглядывал на потрескавшийся, стертый край гипса и отчитывал меня за то, что я слишком много ходила, но мать не обращала на это внимания, и мне, конечно, приходилось следовать ее примеру.

С появлением у Ханиф ребенка, Фразанда, у меня прибавилось работы. Она вроде бы была очень занята с малышом, а потому помогала мне даже меньше, чем обычно. Только Мена приходила в кухню, чтобы немного помочь помыть посуду и убрать. Однако подметала полы, вытирала пыль, стирала всю одежду и готовила только я.

Я постоянно сильно уставала, пытаясь справиться с работой по дому, но все же находила время делать домашние задания. Особенно устав, я больше обычного огрызалась в ответ на слова Ханиф, да еще если она требовала чего-то, когда я занималась другим делом. А еще Ханиф снова начала поправляться, и мы с Меной решили, когда как-то вечером убирали в кухне, что это предвестник рождения еще одного ребенка. Мне страшно было даже подумать об этом: меня и так уже завалили домашней работой и, если бы появился еще один ребенок, я просто не выдержала бы.

Так что когда мать позвала меня к себе, я решила, что получу удар наотмашь или что-нибудь похуже за пререкания с Ханиф или за то, что выполнила какую-то работу недостаточно хорошо или быстро. Шел 1982 год, и мне было около тринадцати лет. Я немножко вытянулась, но все равно была невысокой для своего возраста, по сравнению с откормленными одноклассницами.

Мать поманила меня рукой, поскольку я инстинктивно старалась держаться от нее как можно дальше. Когда я подошла ближе, мать внезапно протянула ко мне руки, притянула меня к себе, обняла и сказала мне на ухо:

— Сэм, ты хорошая девочка, хорошая дочь, ты тяжело трудишься для своей семьи, ты много работаешь для меня, молодец.

Я не верила своим ушам! Столько рабского труда, столько усилий, приложенных, чтобы хорошо справляться с работой, и я наконец-то смогла угодить матери!

— За то, что ты много трудишься, за то, что слушаешься старших, я повезу тебя в Пакистан и покажу места, откуда я родом, познакомлю тебя с пакистанскими родственниками. — Мать немного отстранилась от меня, взяла мое лицо в ладони и заглянула в глаза: — Только ты, Сэм. Только ты и я.

Мать никогда, ни разу не прикасалась ко мне, не считая побоев. Она никогда не разговаривала со мной ласково. В конце концов — она заметила, и я ничего не могла с этим поделать — слезы благодарности заструились по моим щекам. Я улыбалась сквозь слезы и что-то лепетала в ответ, уже не помню что. Меня переполняло это неожиданное чувство, это сияние, идущее из глубины души и наполнявшее каждую клеточку тела. Все, что я делала, все, с чем мирилась, имело одну-единственную цель: угодить матери. Мать одобрила все, что я делала, — я не верила, что дождусь этого дня. Но вот он настал, и в качестве награды я поеду на каникулы с мамой — только мы вдвоем, и больше никого!

Я ничего не знала о Пакистане. Братья и сестры, которые там побывали, никогда не рассказывали о нем. Мать, конечно, тоже ничего не рассказывала мне раньше об этой стране. Но когда я жила в детском доме, нас возили к морю, и я решила, что в Пакистане обязательно будут магазины, пляж и много детей, с которыми можно поиграть. А может, и нет, но это не важно, потому что каникулы означают: никакой домашней работы, ни стряпни, ни уборки, и мать весь день довольна мной.

Когда я на следующий день вернулась из школы, в доме была гостья, которую нам представили как тетушку, хотя мать называла ее Фатимой. Она приходилась тетей то ли зятю, то ли невестке, то есть не была кровной родственницей. Они с матерью были примерно одного возраста, но в отличие от нашей матери она излучала доброту. Тетушка сразу мне понравилась, но моя симпатия стала еще сильнее, когда на следующий день, после ужина, я несла грязную посуду в раковину и услышала, как она говорит матери:

— Мои дочери не делают и половины того, что делает Сэм. Зачем ты заставляешь ее выполнять всю домашнюю работу? Почему ей никто не помогает?

Тем вечером, а также следующим Тара, которая приходила на ужин, и Ханиф пришли в кухню, чтобы приготовить и подать ужин, а когда пришло время собирать грязную посуду, даже мать отнесла свою тарелку в раковину, вместо того чтобы по своему обыкновению заставить меня это сделать. Несмотря на то что я теперь просто обожала мать, узнав о ее планах взять меня с собой на каникулы, я не могла не заметить, насколько легче мне становилось, когда в доме была тетушка, ведь тогда все понемножку помогали мне.