Если бы Миша Штейнберг обратился с таким вопросом к своему отцу, Иосиф Ефимович, наверное, сказал бы: «Не ссорься с властью, сынок, евреев нигде не любят, не надо лезть на рожон». Прав был бы доктор Штейнберг или нет, и вообще сказал бы он это или ответил бы иначе – теперь никто не знает. А что ответил бы Александр Игнатьевич Раевский, ценой лишений, унижений и в итоге ценой собственной жизни расплатившийся за возможность заниматься любимым делом? «Если я не могу быть Штейнбергом, то должен быть потомком Раевского», – подумал Александр Иванович.
– Работай честно, сынок, – тихо сказал он. – Не прогибайся и не подлаживайся. Делай свое дело, служи ему. О нас не беспокойся. Если окажется, что ты не нужен системе и она тебя отторгает, – уйдешь. Но только тогда, не раньше.
– Спасибо, пап, я понял, – так же тихо ответил Борис.
До самого дома они не проронили больше ни слова. И в такт шагам в голове Александра Ивановича Орлова билась одна мысль: «Я вор и лжец. Я вор и лжец. Я вор и лжец…»
* * *
Генерал Верещагин выполнил свои обещания: перевез Веру Леонидовну в отремонтированную «под ключ» квартиру и купил огромный торт для ее встречи со школьной подругой. Вера очень волновалась, когда они ехали к Катерине: все-таки не виделись больше тридцати лет…
– Ты не обращай внимания на то, как Катюха разговаривает, – говорил Олег Семенович, поддерживая Веру под локоть в трясущемся вагоне метро. – Она же в горячем цеху всю жизнь проработала, там шум страшный, друг друга не услышишь, если не орать во весь голос. Вот она и приучилась громко разговаривать. С непривычки может раздражать. Кто не в курсе – сперва даже пугаются, что она сердится.
– Катя сильно изменилась? – опасливо спрашивала Вера.
– Сама увидишь, – усмехался в ответ Олег Семенович.
Из высокой статной красавицы Катерина Верещагина превратилась в полную обрюзгшую тетку, при взгляде на которую невозможно было даже допустить мысль о том, чта это женщина когда-то мечтала о сценической карьере. Точеные черты лица, доставшиеся от отца, с годами размякли и расплылись, волосы испорчены химическими завивками, фигура заметно отяжелела. «Если бы встретила на улице – ни за что не узнала бы», – огорченно подумала Вера.
Однако безжалостные изменения коснулись большей частью только внешности Катерины. Характер у нее остался прежним – беззаботным, легкомысленным и слегка хулиганским. Она по-прежнему замечала все «неправильности» и «несправедливости» в поведении окружающих и стремилась непременно «наказать, а лучше – отомстить».
– Ну ты только подумай! – громогласно возмущалась она, когда бывшие одноклассницы уже вкратце пересказали друг другу свою жизнь за последние тридцать лет и принялись обсуждать нынешнее существование. – Эта кикимора держит в квартире восемь кошек при полной антисанитарии! И днем открывает дверь и выпускает их гулять по лестнице. Она, видите ли, не может обеспечить им в маленькой квартире режим двигательной активности, так пусть, дескать, по лестнице побегают. А они и бегают! При этом еще и писают и какают на той же лестнице. Вонища стоит – не продохнуть! Уж сколько раз я ей говорила, и просила, и увещевала, и объясняла – все без толку. Ничего, я уже план целый разработала, как на эту стерву воздействовать. Эх, жалко, с тремя пацанами времени свободного совсем нет, а то я б давно уже ее в чувство привела. Хорошо, что Алька ребят на себя взял, а то нам с тобой не поговорить было бы.
Верещагин увел внуков сестры играть во двор, чтобы Вера с Катериной могли спокойно пообщаться хотя бы пару часов.
– Ты совсем не изменилась, – улыбнулась Вера. – Как была хулиганкой – так и осталась. Всегда была у нас главным народным мстителем.
– Ну а как же? – удивилась Катерина. – Если им окорот не давать, так совсем распустятся. Любое зло должно быть наказано. Годы-то – они только в паспорте да в зеркале видны, а в душе мы не взрослеем и мало меняемся. Конечно, иногда и наоборот бывает: внешне человек вроде бы все тот же, а изнутри – совсем другой стал. Вот ты, Верка, внешне какая была – такая и осталась, Алька тебя с первого взгляда узнал, будто и не прошло всех этих лет… Красивая, морщин почти нет, и даже не растолстела, не то что я. А с личной жизнью у тебя что? Мужик есть?
– Нет, – рассмеялась Вера. – Я пока замужем за своей диссертацией.
Катерина посмотрела на нее прищурившись, в когда-то ярких, а теперь выцветших глазах мелькнул интерес.
– А что у вас с Алькой происходит? Только не вздумай мне врать. Хватит и того, что Алька на все мои вопросы меня посылает. Так хоть ты правду скажи.
– А что у нас происходит? – делано удивилась Вера.
Вопрос был ей неприятен. Она и сама не знала, что происходит между ней и Олегом. И не была готова обсуждать это с человеком, которого знала много лет назад и который мог очень сильно измениться, став практически чужим, незнакомым.
– Вот об этом я тебя и спрашиваю! Ремонт он тебе сделал, на даче обихаживал, пока ты там жила. Спрашиваю: «Жениться надумал, что ли?» – молчит, усмехается только. Так есть между вами что-то, или так, от скуки развлекаетесь?
– Кать, не поверишь: не развлекаемся. Вообще ни разу не было, чем хочешь поклянусь.
– А что ж тогда? Ты не юли, Верка, я все вижу.
– Что ты видишь? Ну вот что ты можешь видеть, если ничего нет?
– Ну, может, того, о чем я подумала, и вправду нет. Значит, что-то другое есть. Но что-то есть, это точно. Вам как будто неудобно вместе, неловко, что ли…
Проницательная Катерина не ошиблась: им действительно было немного неловко. После того разговора в ожидании автобуса ни Вера Леонидовна, ни Олег Семенович тему больше не поднимали, словно и не было ни ее вопроса «А ты можешь на мне жениться?», ни его веселого ответа. Вера проклинала себя за то, что произнесла эти слова. Просто день был сложным, напряженным, она смертельно устала, а встреча с Завгородними окончательно выбила ее из колеи, и она злилась, что опоздала на электричку и на автобус. Вот и брякнула глупость какую-то… В тот момент ей так захотелось, чтобы рядом было надежное плечо, на которое можно переложить хотя бы капельку собственной тяжести! И этим плечом там, на остановке, возле поваленного дерева, оказался именно Олег. Она упустила время. Нужно было сразу, в тот же вечер рассказать ему все про Завгородних, объяснить, почему она расстроена и какие чувства ее мучают, пожаловаться на усталость и нервозность, и он наверняка понял бы все правильно и отнесся бы к ее словам как к неконтролируемому всплеску эмоций. Но Вера этого не сделала. Она промолчала. И Олег теперь не понимает, как себя вести. Сделать вид, что воспринял все как шутку, пусть и неуместную? А вдруг Вера говорила серьезно и теперь ждет от него определенных шагов? Или начать вести себя как будущий муж и нарваться на негодование и отпор, а потом еще и оказаться высмеянным? Или он тоже жалеет о своих словах, но боится, что Вера восприняла их всерьез, и не знает, как пойти на попятный? Глупость какая-то! В пятьдесят два года, имея опыт замужества и нескольких вполне серьезных романов, загнать себя в совершенно подростковую ситуацию – это надо было ухитриться!