Обитель милосердия (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Семён Данилюк cтр.№ 58

Нет, положительно — спешите делать добро!

…Спал он беспокойно, со сна даже трижды пытался вскочить с постели, и она поспешно перехватывала его, блокируя сверху собственным весом. К тому же то и дело приходилось подходить на стоны другого послеоперационника — Ватузина, метавшегося по соседству. Только к утру она задремала: просто сидя на табурете ткнулась лицом в ноги похрапывающего мужа. Так и застал их забежавший пораньше заведующий отделением.

— Ну, молодцом, — Илья Зиновьевич приветливо кивнул встрепенувшейся женщине; откинув одеяло, быстро и точно, словно проигрывая утреннюю гамму, прощупал пах и живот, посмотрел на стекающую по трубке буроватую жидкость.

— Я вам клянусь: в самом деле удачно, — Карась засмеялся, потому что стоящая слева Шохина будто пыталась выдрать у него из-под черепа какие-то особенные, потайные мысли.

— Больше пить. Организм должен все время гнать воду, чтобы избежать воспалений. Договорились, Михаил Александрович?

Он взял руку открывшего глаза больного и с удовольствием почувствовал ощутимое ответное пожатие.

— Надо только потерпеть.

— Договорились, — еле слышно согласился Шохин. — Чего-чего, а терпеть приучен, — уголок рта его чуть изогнулся.

— Тогда сработаемся, — Карась уважительно провел по венам больного. Взбухшие, переплетенные, они разбегались вверх по бессильно лежащим на одеяле рукам, словно вылезшие из земли корни старого, пожившего дерева.

…Возле дежурного поста завотделением остановился.

— Вы что же? Не могли ей хотя бы пару кресел составить?

Воронцова сделала непонимающее лицо.

— Я о Шохиной. Всю ночь на табурете просидела.

— А они сюда что, спать ходют? Пришла ухаживать, так не заваливайся. А то баре пошли, чего-то все особенного требуют.

Карась с трудом не выказал раздражение: кто-кто, а старшая медсестра прежде не позволяла себе подобных выходок.

— Здоровая вы женщина, Таисия Павловна, — порадовался он за подчиненную.

— Не жалуюсь, вроде.

Сжав губы, Карась отвернулся. Таисия действительно была на редкость здоровым человеком: только официально было установлено два случая, когда она, заснув на дежурстве, не слышала сигналов из палат.

Двое суток Ирина Борисовна почти не выходила из больницы. Лишь по утрам, оставив задремавшего мужа под чей-нибудь персональный присмотр, бежала домой, готовила что-то, забывалась на часик, упав прямо на покрывало, а потом через город, груженная бесконечными сумками, спешила, кляня себя за задержку. В неотдохнувшем мозгу ее представлялся муж, беспомощно лежащий в эти минуты на гренадерской своей койке и безотрывно глядящий в открытую дверь палаты.

И эта вечная невыспанность, и непосильная бешеность заданного ритма, и щекочущее сочувствие окружающих, а главное — столь редкая полная зависимость мужа. доставляли ей особое наслаждение, в котором она не признавалась и себе. Наслаждение, обострённое страхом за него и желанием, чтоб именно ей был он обязан очередным своим выздоровлением. В такие дни, как теперь, она не вспоминала о душивших ее прежде обидах.

За это время она узнала их всех — сестер, нянечек. Узнала, кто и что любит, кого и о чем можно попросить. И по мере того, как убывали припрятанные в домашнем баре коробки с шоколадными наборами, возрастало число благ, отвоевываемых ею для мужа: вентилятор в палате, маленькая электрическая плитка на отделенческой кухне… Это были плоды науки, которой за годы его болезней овладела она с таким трудом, переламывая себя. Пожалуй, только попытки наладить более тесные отношения со старшей медсестрой упирались в холодную отчужденность.

На третий день мужу разрешили вставать, и теперь они то и дело поднимались и по несколько минут прогуливались по длинному отделенческому коридору, обмениваясь ревнивыми взглядами с шаркающими навстречу стариками с такими же подвешенными на шею бутылочками. У одного из них, с одутловатым, беспокойным лицом, на груди болталась бутылка из-под портвейна.

— Ты глянь, Ирк, и сюда пробрались, неугомонные, — Михаил Александрович, вспомнив о вечно гоношащих, беспрерывно «постреливающих» мелочь мужиках из шумного их двора, улыбнулся.

— Ага! — она радостно прижалась плечом — засмеялся, засмеялся! — Ну, слава богу, значит, пошло на поправку. Теперь и детективчики свои читать начнешь.

— Накаркаешь, — словно уличенный на шкоде мальчишка, он движением плеча отодвинул гладящую руку.

— Тьфу-тьфу, — поспешно согласилась жена. — Да нет, все будет хорошо. И Илья Зиновьевич так считает. Все-таки молодец он. Сам прооперировал, ведет тебя, а он ведь по штату не обязан. Здесь слухи ходят, что в Москву его забирают.

— Во-во, еще и твое занудство терпит, — насмешливо поддакнул Шохин. — Ведь это кому сказать: высококласснейшего специалиста она учит, как лечить! Еще мужик порядочный: я б на его месте тебя давно шуганул отсюда.

— Ну, кардиолога он все-таки мог бы пригласить, — она увидела сведенные брови мужа и поспешно добавила: — Динку не забыть потом отблагодарить: все-таки договорилась.

— Еще б Динка для меня и не сделала! — Шохин потряс в воздухе пальцем. — Ты хоть думай, чего говоришь. Для кого — для кого, а уж для меня-то… Только не смей ей чего-нибудь такое ляпнуть — обидишь человека.

Ирина Борисовна смолчала: не говорить же, в самом деле, чего стоило ей уломать старую знакомую сделать этот звонок.

— Да, Сережа вчера опять звонил, спрашивал, как ты. Говорит, Маришка чего-то там особенное к твоему выходу мастерит. Подумать только, внучка в пятом классе. Старики уж мы с тобой, Мишенька. Жизнь позади. А ты все ругаешься, — она шмыгнула носом.

— Именно что позади, — Шохин желчно усмехнулся. — С комбината чего никто не приходит?

— Ворчун, ой ворчун! — подивилась Ирина Борисовна. — «Не приходит», — передразнила она. — Да им волю дай, они б отсюда и не уходили. Телефон обрывают: как там Михаил Александрович? Договорились ведь — в больницу никого не пускаем. Чего теперь ноешь?

— Да я не ною, — Шохин устало остановился. — Домой хочу… А шут с ним! — он разудало тряхнул головой. — Борьке скажи, что в порядке исключения разрешаю зайти. Так и быть, подброшу идейку.

— Опять идейку! Седьмой год твоими идеями кормится. И так весь комбинат смеется.

— Ну, поговори мне.

Она с тяжелым чувством подумала, что вечером придется звонить Сажину и в ответ на проходное: «Как там наш железобетонный?» — врать что-нибудь бодренькое в тон и потом между делом намекнуть, что к нему пускают в любое время. Ну, вы ж понимаете! И заранее предвидела ответ: «Да-да, при первой возможности. Вот разгребусь маненько». Он действительно оказался очень понятливым, этот бывший зам — незаменимый тамада юбилейных банкетов. А потом врать что-нибудь в оправдание под тяжелым понимающим взглядом мужа.

Они присели в холле, стараясь не смотреть через открытую дверь палаты на откинувшегося на подушке Ватузина. Реабилитация у того проходила туго, рана вокруг трубки загноилась, стоял даже вопрос о дополнительной операции. Встречаясь теперь с его обиженным взглядом, Шохин морщился и постанывал.