Вокруг света - читать онлайн книгу. Автор: Олег Ермаков cтр.№ 82

На следующий день решаю перейти под Арефину гору, на родник. А оттуда двинусь дальше, на Воскресенск, в Белкино, на Васильевский ручей.

После обеда собираю рюкзак, оставляю его в десяти шагах под дубом, где ночевал, а сам сижу на старой поваленной березе перед угасшим костром с тетрадью. Записываю сны. Здесь они как-то яснее, чище, чем в городе…

В мои записи как-то исподтишка, невзначай вплетаются птичьи прыжки по листве. Да, как будто сойка перескакивает по тетради, что ли, со страницы на страницу. Нет, где-то позади… И все ближе, ближе шелестящие шажочки…

Оборачиваюсь – лисица. Стоит поблизости, буквально в десяти шагах, внимательно и серьезно смотрит. Я уже не двигаюсь. А она ведет носом, ведет носом – и устремляется к дереву, в развилку которого я для птиц набросал несколько ложек оставшейся гречки, да много, ложек двадцать. И она останавливается прямо под развилкой. До каши метра полтора. Лисица снова оборачивается ко мне, изучает ситуацию со мной. Я – сам как колода. Только на коленке раскрытая тетрадь.

И внезапно лисица обхватывает лапами корявый морщинистый ствол и со скрежетом взбирается очень быстро, мгновенно вверх, хватает птичье угощение, отыскивает и кусок колбасы, соскакивает на землю и уже там его съедает. Вновь испытующе глядит на меня и направляется к рюкзаку. Там, в рюкзаке, мое ружье, ну, то есть фотоаппарат, и я лишь беспомощно веду визитера взглядом. Лисица рослая, с белесым пышным воротом. Нюхает рюкзак. Бесцеремонно встает на него передними лапами. Затем хватается за шнур и тянет. Шнур вырывается из пасти – лисица в некотором смятении отскакивает, но тут же возвращается. А у меня ведь была мысль такая: поставь ближе рюкзак, даже на нем и записывай свои сны. Но то ли поленился лишний раз вставать, то ли уже невмоготу было держать в памяти сны, ведь память на бумаге под карандашом делается неожиданно острой и наполняется звуками, красками. Запись для памяти что-то вроде проявителя для фотопленки. Так вот, на, получай, смотри, щелкай не затвором, а зубами… глазами… У меня, наверное, искры из глаз сыпались от досады. Эта лисица-древолаз удивила меня больше недавних снов, больше, чем алтайская принцесса, хотя так шелестеть по листве дубов и орешников она бы, видимо, и могла…

А лисица обошла рюкзак и вцепилась в пластмассовый замок на поясном ремне. Тут уже я не выдержал и возмущенно шикнул. Лисица выпустила из зубов застежку и, пригнувшись к земле, уставилась на меня зелеными глазенками. Мне даже смешно как-то стало! Вот так сюрприз, мол, пень ожил.

Нет, это явный лис, тут же решил я. Да, судя по всему – по росту, стати, а главное, по наглости. Я встал, чтобы окончательно разубедить его: не пень, человек.

И тогда лис тоже распрямился, повернулся и побежал. Без особой прыти, а так, неторопливо, самоуверенно. Ну, ладно, мол, нечего тут шикать еще.

На краю дубравы он остановился, обернулся, сияя своею шубой в косых лучах великолепного солнца. Какое освещение!.. Задыхаясь, я сделал несколько судорожных шагов к рюкзаку. Господин лис, повремените… э-э чуть-чуть еще… Да, шаги были, как глотки воздуха…

Лис все еще красовался в лучах октябрьского солнца поблизости от Кривого Дуба, как будто даже забавляясь: ишь, на цирлы встал пень. И я полез в рюкзак, дрожащими руками достал фотоаппарат… Вот, вот, ну, ваше сиятельство… И тогда лис спокойно скрылся в травах. И все погасло.

Я чуть не взвыл, уткнувшись лбом в фотоаппарат. В видоискателе не было сияющего лиса.

Горе-охотник, кусай теперь локти! Где, где ты еще встретишь такого лиса?

Такого момента больше не будет никогда в моей жалкой жизни. Зачем вообще она была, если упустил этого лиса? Сны! Разве когда-нибудь снилось такое – лис, лазающий по деревьям? Какой кадр. «Арефинский лис на дереве». Да, он появился со стороны Арефиной горы. Может, где-то там и живет.

И, взвалив рюкзак на спину, я зашагал среди сплошного березового молодняка и ржавых зарослей иван-чая к Арефиной горе. Фотоаппарат держал наготове, конечно.

На гору всходил уже вечером. Время поздней осени быстрое. Не успеешь оглянуться, как солнце уже – вон – коснулось чернолесья на соседнем склоне. На макушке горы огляделся… Ничего особенного. За последние года три-четыре натренировал взгляд, пялясь на мир сквозь видоискатель фотоаппарата. И могу сказать, что раньше мне мир нравился больше. Точнее, чаще он вызывал восхищение. Просто, если солнце и чистое небо осенью, это уже прекрасно. Сейчас этого мало. Нужен особый – живой – свет, необходима особенная атмосфера, желателен туманец и так далее. И если раньше подобная встреча с лисом меня только бы радовала, то теперь это повод для уничижительной самокритики. Разиня, упустил лиса.

Так что фотоаппарат на горе я и не хотел навинчивать на штатив. Для вечерней съемки необходим штатив. Он приторочен к рюкзаку сбоку. Да лень снимать…

А солнце село, и закат уже наливался рдяным поздним яблоком – и вдруг обрушился на окрестности с какой-то африканской мощью. Давно мечтал о таком закате поздней осени: морозно-яростном, черно-красном, с обморочной глубокой синевой. И вот он распластался по окрестным холмам и долам.

– Ты еще и его упусти! – выдохнул я по приобретенной за долгие годы одиноких походов привычке иногда говорить себе что-то вслух и, скинув рюкзак, принялся вызволять из ремней тяжелый штатив в чехле.

И Арефинская гора дрогнула, как это обычно бывает в такие мгновения, и начала медленно поворачиваться, двинулись и ближние склоны, деревья, качнулось небо в огненных хвостах… Ведь в этом-то и есть соль фотографирования, в этих секундах, а то и минутах. В каких-то отчаянных и невероятно счастливых, обильных, ярких, светозарных минутах.

Часто бывает вот как. Приближаешься к какой-то травине, или к цветку, или к калине с алыми гроздьями, маленькому клену, и они, стоявшие до этого в абсолютной бездвижности, вдруг начинают волноваться: шевелить веточками, поводить листвой, встряхивать гроздьями, так что приходится буквально затаивать дыхание, но беспокойство предмета съемки не утихает, и тогда надо менять выдержку и другие настройки или вообще отходить.

То же и с целым миром, как сейчас на горе. Он приходит в движение. И я это называю танцем.

Подобные вещи случались и раньше, но дать четкое определение этому позволил только фотоаппарат, сиречь машина. Правда, выразить это, то есть показать посредством машины, задача сложнейшая. Фотоаппарат фиксирует лишь какие-то фрагменты, может быть, намеки, но не самое явление…

Об этом я уже размышляю, лежа в хлипких древесных зарослях над тростниковой чашей родника. Тростник здесь такой густой, что в первое мгновение я растерялся: куда подевался родник? Тростник полег и плотно укрыл чашу. Не зная о роднике, можно пройти мимо, и все, не испробовав его сладкой ледяной чистейшей воды.

А я утром варю на этой воде овсянку с кукурузными хлопьями и «Марсом». Мое изобретение. Батончик «Марса» за ночь деревенеет так, что не укусишь. Надо просто порезать его, поломать и бросить в кашу. Вкусно и сытно. Запиваю кашу крепким чаем…