Укрощение королевы - читать онлайн книгу. Автор: Филиппа Грегори cтр.№ 100

Генрих бурчит что-то на прощание, и я вывожу фрейлин из его покоев. Нэн оглядывается и видит, что Гардинеру предложили стул и он сидит голова к голове с королем.

– Хотела бы я знать, что говорит этот псевдосвященник, – бурчит она.

* * *

Я встаю на колени возле своей великолепной резной кровати и молюсь за Анну Эскью, которая сегодняшнюю ночь проведет на вонючем соломенном матрасе в тюрьме Ньюгейт. Я молюсь за всех узников веры, которых знаю, потому что они были у меня, говорили со мною. Я молюсь за тех, кто состоял у меня на службе и кого сейчас принуждали к тому, чтобы они предали меня; за тех, о ком я так и не узнаю в Англии, Германии и других далеких странах.

Я знаю, что Анна терпит это за свою веру, но мне невыносима мысль о том, как она лежит в темноте, прислушиваясь к шороху крыс в углах камеры и стонам заключенных. За ересь наказывают, сжигая на костре. Хоть я и уверена, что ни Гардинер, ни король не обрекут девушку из хорошей семьи на такой страшный конец, сама мысль о том, что ей придется предстать перед судом, заставляет меня вздрогнуть и спрятать лицо в руках. Она виновна лишь в том, что говорит, что просвира на хлебопреломлении – это хлеб, а вино – это вино. Не может быть, чтобы ее держали в тюрьме за то, что она говорит о том, о чем все и так знают.

Господь наш сказал: «Вот мое тело, вот моя кровь», но он не стремился обмануть верующих, как лжесвященники, которые окропляли красной краской раны на статуях. Он имел в виду: «Думайте обо мне, когда вы едите свой хлеб, думайте обо мне, когда пьете вино. Принимайте меня в сердце своем».

В «Литургии» Томаса Кранмера об этом сказано ясно, и сам король одобряет его книги. Мы напечатали их, и их можно прочитать на английском языке. Почему тогда Анна сегодня проводит ночь в тюрьме, ожидая суда, где епископ Лондонский будут требовать от нее отречения от ее веры, когда она всего лишь говорила о том, что одобрил король Англии?

* * *

Когда я наконец ложусь в кровать, Нэн уже спит на своей стороне. Простыни остыли, но я не посылаю за горничной, чтобы она их нагрела. Я начинаю стыдиться роскоши гладких белых простыней и белой вышивки на них, которую чувствую кончиками своих пальцев. Я думаю об Анне на соломенном матрасе и о Томасе на покачивающейся жесткой корабельной койке в море. Я думаю, что не страдаю, но тем не менее я несчастна, как избалованный ребенок.

Я быстро засыпаю – и почти сразу оказываюсь на ступенях винтовой лестницы старого замка. Я точно знаю, что это место не находится ни в одном из наших дворцов, потому что здесь слишком холодно и сыро для места, в котором будет жить король. Моя рука лежит на наружной стене, а под бойницами я вижу подернутые ледовой коркой лужи. На лестнице темно, она едва освещена лунным светом, ее ступени вытерты и неровны. Я почти не вижу пути от одного окна до другого. Я слышу шепот, доносящийся снизу лестницы и эхом отражающийся от стен: «Трифина! Трифина!» Я вздрагиваю, потому что наконец понимаю, кто я такая и что сейчас найду.

На верхней площадке лестницы я нахожу три маленькие деревянные двери. Я не хочу открывать эти двери и входить в комнаты, находящиеся за ними, но меня гонит вперед этот шепот. Первая дверь открывается со звоном: ручка, провернувшаяся в моих руках, открывает щеколду внутри. Мне не хочется думать о том, кто мог услышать этот звук, кто мог оказаться в этой комнате, повернуть голову на звон, и, как только я понимаю, что замок поддался, я толкаю дверь. Я вижу маленькую комнату, освещенную лунным светом, льющимся из узкого окна. Из-за плохого освещения я вижу только, что всю комнату занимает какой-то механизм. Сначала мне кажется, что это ткацкий станок: длинная приподнятая скамья и два больших вала с обоих ее концов и рычагом посередине. Подойдя поближе, я замечаю, что к скамье привязана женщина с руками над головой, страшно свернутой набок. Ее ноги, привязанные к нижнему концу скамьи, вывернуты так, что кажутся сломанными. Кто-то давил на рычаг снова и снова, чтобы вращались страшные валы, растягивая ее тело в разные стороны все больше. Ее плечи и локти вышли из суставов; бедра, колени и даже голени растерзаны на части. Ужас мучения исказил бледное лицо, но я все равно узнаю Анну Эскью. Я пячусь и вываливаюсь из этой пыточной и упираюсь спиной в другую дверь. Вторая комната оказывается пустой и тихой, и я сначала облегченно вздыхаю, но потом ощущаю отчетливый запах дыма. Дым сочится сквозь доски пола, и я чувствую, что они становятся все горячее. И вот, в соответствии со странными законами сна, я оказываюсь привязанной к столбу, стянутой по рукам и ногам так, что не могу двинуться. Становится все жарче, дым щиплет глаза и нос, и я начинаю кашлять. Дым попадает все глубже в горло. Потом я замечаю первые языки пламени меж досок, пытаюсь увернуться от них и закричать «нет!», но дым душит меня, я кашляю все сильнее и сильнее…

– Проснись! – говорит Нэн. – Просыпайся! Вот, попей, – и она вкладывает мне в руку бокал с элем.

Я цепляюсь за бокал дрожащими руками.

– Нэн! Нэн!

– Тише, ты уже не спишь. Ты в безопасности.

– Мне снилась Анна, – я до сих пор задыхаюсь, и мне кажется, что дым все еще жжет мою грудь изнутри.

– Господи, спаси и сохрани ее, – тут же отзывается сестра. – Что ты видела?

Ужасающая ясность кошмара понемногу ускользает от меня.

– Кажется, я видела ее… кажется, я видела ее на дыбе…

– В Ньюгейте нет дыбы, – тут же развеивает мои ужасы Нэн своей неизменной практичностью. – И она не простолюдинка, чтобы ее пытали на дыбе. К тому же женщин вообще не пытают, и она – дочь джентльмена. Ее отец служил королю, ее и пальцем никто не тронет. У тебя был просто кошмар, он ничего не значит.

– Они не будут пытать ее на дыбе? – спрашиваю я, откашлявшись.

– Ну конечно нет. Многие из служащих Тайного совета знали ее отца, и ее муж – состоятельный землевладелец. Они подержат ее пару дней, чтобы хорошенько напугать, а потом отправят домой, к ее бедному муженьку, как и раньше.

– И она не предстанет перед судом?

– Ну конечно, ей скажут, что она должна будет предстать перед присяжными заседателями, и пригрозят ей вынесением обвинительного приговора. Но никто не станет пытать леди, дочь дворянина и жену богатого мужа. Никому и в голову не придет выставлять такую подсудимую на обозрение публики в суде.

* * *

Хоть слова Нэн меня немного успокоили, я больше не могу уснуть, и наутро служанкам приходится щипать меня за щеки и припудривать лицо румянами, чтобы я не выглядела такой измученной. Я не должна выглядеть как женщина, лишившаяся сна от страха, а я знаю, что двор пристально за мною наблюдает. Теперь всем известно, что женщина-проповедник, которая бывала у меня, сейчас находится в тюрьме в Ньюгейте, и мне необходимо сделать вид, что меня это совершенно не беспокоит.

Я веду фрейлин в часовню и на завтрак, делая вид, что мы все пребываем в прекрасном расположении духа. Перед дверями в парадный зал, где накрыт стол, меня встречает сам король на своей колеснице. И тут я, к своему огромному удивлению, замечаю, как к нам торопится не кто иной, как Джордж Бладж, словно воскресший Лазарь, собственной персоной, такой же толстый и жизнерадостный, как обычно. Его только что выпустили из тюрьмы, куда он попал по обвинению в ереси, а он несется навстречу королю, словно возвращается после захватывающего приключения.