ЧЯП - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Веркин cтр.№ 25

Это печально, подумал Синцов. Ему вдруг стало жаль девушку-гимнастку, наверняка эту историю Грошев не выдумал, а основал на реальных фактах. Девушка-гимнастка хотела нести в народ свет, а принесла лишь смятение, и когда местные почувствовали, что дети думают о гимнастике больше, чем об огороде, они детей от бессмысленного занятия отвадили.

Грошев закинул ноги на спинку дивана.

– Девушка-то думает, что художественная гимнастика для них – это жизнь, а для них она не жизнь, а просто интересное развлечение. А жизнь для них – это картошка, грибы, все эти хлопоты дурацкие. Для восторженного столичного человека это как ведро холодной воды. Кому-то одного ведра хватает, а кто-то упорствует до трех.

Грошев улыбнулся, на этот раз печально.

– А для того чтобы тут хоть что-то сдвинуть, трех лет мало, – сказал Грошев. – Тут десятилетия требуются, тут надо жизнь положить. А какой дурак захочет положить жизнь? Вот они и выдыхаются, бросают все и бегут, бегут. Все бегут. Да отсюда местные – и те бегут, что говорить о чужих… С Царяпкиной так же получилось.

Грошев достал другую монету, стал сравнивать ее с изображением в каталоге, терпеливо, кропотливо, не переставая рассказывать, и рассказ этот сплетался с золотыми вспышками в его пальцах.

– Ту девушку тоже звали Леной, – сказал Грошев. – Она приехала из Питера, преподавала русский и литературу, вела литературный кружок, Царяпкина сдуру туда угодила, кстати. Так вот, эта Лена была девушкой талантливой.

Синцов перебирал рубли. В окно подул ветер, пахнущий акацией, и сиренью, и вкусной кислятиной – соседи варили свиньям. Синцову вдруг захотелось тоже чего-нибудь рассказать Грошеву, какую-нибудь историю, но так, с ходу, он не вспомнил ни одну. Зато вспомнил про Иру Локотко, учившуюся в их классе. Ира Локотко по прозвищу Смерть.

Ирина была девушкой во многих отношениях образцовой, доброй, отзывчивой, спокойной, прекрасно пекла пироги и занималась бальными танцами. Скромной еще, так что незнакомые люди к ней тянулись и попадались в адскую ловушку. А Ира любила рассказывать истории.

Знавшие Ирину давно старались пресекать попытки историй на корню, но неопытные попадались, влипали, и Ира, скромно улыбаясь и чудесно посверкивая глазами, рассказывала. У нее имелся богатый ассортимент, при том все истории были похожи одна на другую и отличались аннигилирующей сознание банальностью. История про то, как Ира разбила граненый стакан, занимала тридцать минут. История про то, как Ира потеряла десять рублей, занимала сорок. История про то, как Ира пошла в кино на «Обещание на рассвете» и перепутала ряд, тянула почти на час. Рекордом была история про то, как Ира вместе с мамой поехали на машине полоскать постельное белье, свернули на неправильный проселок и не могли въехать обратно на дорогу.

Ира приступала к своим повестям издали и с тщательностью «Ил-2», заходящего на штурмовку колонны фашистских танков. Слушатель терпел, ожидая начала бомбометания, но, к его удивлению, «Ил» отворачивал с курса и повторял заход еще раз. А потом еще и еще, и через несколько минут слушатель начинал осознавать, что он угодил в ловушку.

С неменьшей тщательностью Ира относилась в своих рассказах к деталям, подробно описывая тех добрых людей, кто порекомендовал ей сходить на фильм «Обещание на рассвете», во что эти люди были одеты, рекомендуя ей посетить фильм «Обещание на рассвете», и что она подумала, когда ей посоветовали этот необычайный фильм посмотреть.

История длилась и длилась, подробности становились все более подробными, Ира рассказывала с захлёбистым придыханием, в особенно острых местах Ира Смерть хватала слушателя за руку – и он вздрагивал – ожидая появления ну хоть какого-нибудь плохенького маньяка с топором, – но появлялась всего лишь тетка с попкорном, она проходила мимо Иры, занявшей не свой ряд, и смотрела на нее пещерным медведем.

Страдальцы, вынужденные все это выслушать, ожидали, что сага о съехавших в канаву закончится значительно грандиознее, по крайней мере, высадкой инопланетного десанта и схваткой за будущее, но финал истории повергал всех в уныние – машину просто вытаскивал проезжающий мимо трелевочник. И так заканчивались все Ирины ро́маны – стакан разбивался, десять рублей исчезали безвозвратно, в кинотеатре Ира пересаживалась на свое место. Все. Слушатель испытывал крайне противоречивые эмоции, с одной стороны, он был рад, что муки наконец закончились, с другой стороны, ощущал, что его сильно надули. А Ира, напротив, была счастлива, успокаивалась и некоторое время не подыскивала себе новую жертву.

Синцов очнулся от воспоминаний. Грошев, в отличие от Иры, рассказывал хорошо, коротко и интересно.

– Так вот эта чудесная литературная девушка из Петербурга была талантлива, надо признать. Она не только украсила своими стихами страничку «Новости культуры» воскресного «Гривского наблюдателя», она еще вела литературную студию при Доме творчества юных. Но и этого литературной девушке было мало, погрузившись в пыль и Лету городского архива, девушка обнаружила, что сразу после революции в Гривске наблюдался совершенно неквантифицируемый взрыв литературной активности.

Красиво говорит, подумал Синцов. Правильно. Приятно слушать, хоть в бумагу сразу записывай. Неквантифицируемый взрыв литературной активности – мало кто в шестнадцать будет так вычурно изъясняться. Многие в тридцать так не умеют, мычат только, ржут да матерятся. А тут неквантифицируемый взрыв. Нет, Грошев точно похож на литературного героя, все они в книгах так говорят.

– Ей было тяжелей всех, – продолжал Грошев. – Если гимнастику здесь хоть как-то понимают, то с поэзией скучновато. Было у нас тут недавно два поэта, один гармонист, другой тракторист, оба сгинули от неприкаянности.

Грошев скорбно хихикнул.

– Тут, Константин, поэзию признают только в двух видах: шансон – это раз, рэп – это два. Мало кто тянется к высоким идеалам. А эта девушка тянулась. Она выяснила, что в двадцатых годах в Гривске жили два брата Дятловых, Федор и Филарет. Братья писали стихи, издавали самодельные газеты, устраивали драматические представления и журфиксы, пытались расшевелить обывателей словом и делом, несли грузы своих искусств в народ. Даже книгу написали, «Пир Велеса» называлась, впрочем, дальше рукописи роман не сдвинулся…

Синцов слушал. Грошев рассказывал. История эта была ему явно хорошо знакома, так что Синцов даже подумал, что сам Грошев посещал литературный кружок и изучал наследие канувших братьев.

Братья Дятловы терроризировали Гривск, но успеха не снискали, время было суровое, а Гривск не походил на столицу, и творческие выкрутасы среди местного населения вызывали раздражение и в ту пору. Братьев часто били, несколько раз сбрасывали с моста, а один раз уставшее от буйства актуальной культуры население привязало Федора и Филарета к железной дороге. Почти сорок минут братья в ужасе ожидали прибытия поезда, но потом выяснилось, что привязали их в тупике и на всякий случай перевели стрелку.

Братьев это не впечатлило, они посидели недельку, после чего взялись за старое. В один прекрасный день они увели коня председателя губернского обкома товарища Чумбарова-Лучинского, выкрасили животное в зеленый цвет и расписали своими стихами. За это оба получили по полгода исправительных работ, надо признать, работы эти Дятловых не исправили тоже, освободившись, они и дальше продолжали чудить.