Прошлое - читать онлайн книгу. Автор: Алан Паулс cтр.№ 62

Страница

Осмотр и консультация продлились не больше десяти минут. Все это время Римини, естественно, простоял у самой двери кабинета — как часовой. Он то и дело, убедившись, что в коридоре никого нет, прикладывал ухо к стыку двери и косяка в надежде узнать, что происходит там, в кабинете, чуть раньше, чем ему об этом объявят. Кроме биения собственного сердца, услышать ему так ничего и не удалось. За это время мимо него прошли санитар с носилками, монашка в очках, двое врачей в бахилах и с масками, опущенными на грудь; затем медсестра прокатила мимо него коляску со стариком, съежившимся под тяжелым шотландским пледом, — увидев Римини, старик повернул голову в его сторону и даже приподнял было руку, не то здороваясь с незнакомцем, не то прося его о помощи; именно в этот момент дверь в кабинет распахнулась и зазевавшийся Римини чуть было не упал в проем. «Вашу жену нужно госпитализировать, — услышал он голос врача. Женщина сунула ему в руки какие-то бумаги и сказала: — Идете на первый этаж и оформляете поступление пациента в приемном покое». И что — это все? Так просто? Римини попытался что-то возразить — опять же, скорее как в детстве, когда сам факт протеста казался ему доказательством собственной независимости и самостоятельности; но врач уже повернулась к нему спиной и пошла прочь по коридору — двигалась она легко и стремительно, словно бы не шла, а слегка подпрыгивала на пружинящих резиновых подошвах спортивных тапочек; глядя ей вслед, Римини вдруг ощутил безотчетное желание сыграть в теннис — лучше всего на грунтовом корте, свежепосыпанном кирпичной пылью.

Он вошел в кабинет. Кармен лежала на кушетке в том же положении, в котором оставил ее Римини. Ее прикрыли серым покрывалом, и бледные руки вырисовывались на фоне шерсти не то как протезы, не то как экспонаты анатомического театра. При этом Кармен улыбалась — подозрительно спокойно и умиротворенно, как человек, одурманенный наркозом, который не страдает не потому, что у него ничего не болит, а просто потому, что ничего не чувствует; можно было подумать, что ей очень удобно на этой жесткой дерматиновой кушетке, что резкий холодный свет кажется ей теплым, а казенная обстановка — уютной; Кармен словно была готова провести здесь не час и не два, а сколь угодно долго — ее здесь будто бы все устраивало. Чувствуя себя виноватым за то, что его не было с нею рядом несколько минут, Римини подошел к Кармен, наклонился над ней и взял за руку. Его потрясло, насколько безжизненно и отчетливо проступил узор вен под ее почти серой полупрозрачной кожей. Он прижался губами к ее уху и зашептал, что клянется ей, что больше ни на миг не покинет ее, что не оставит ее одну, по крайней мере до тех пор, пока не вернется врач, что не позволит… «Иди, иди, — сказала Кармен, высвободив руку и похлопав ею Римини по плечу, словно это его, а не ее нужно было успокаивать. — Серьезно. Мне здесь хорошо. Ты не волнуйся. Иди прогуляйся. Расскажешь мне потом, что в этой больнице где находится. Договорились?» Римини выпрямился, ошеломленный тем, как легко терпение и спокойствие Кармен перевесили всю его суету и стремление казаться — и быть — полезным. Он оглянулся с порога, чтобы в последний раз посмотреть на нее, и вдруг в его мозгу пронеслись одна за другой кошмарные картины, практически парализовавшие его способность к осмысленным действиям; ему вдруг показалось, что вот сейчас он уйдет — а Кармен уведут, увезут неизвестно куда, и никто не сможет сказать, в каком корпусе, в каком отделении, в какой палате ее теперь искать. Вот он уйдет — а Кармен срочно прооперируют, потому что обнаружат у нее какое-то заболевание, срочно требующее радикального вмешательства. Вот он уйдет — а Кармен похитят; она будет рожать в плену, и похитители заберут ребенка, а у него, у Римини, не хватит денег, чтобы выкупить заложников. Вот он уйдет — а Кармен родит без него, и именно поэтому ребенок родится мертвым или ненормальным. Вот он уйдет — а Кармен умрет прямо в родильной палате, так и не поняв, что умирает и что его нет рядом… Римини вздрогнул, открыл дверь и, оглянувшись, помахал рукой; опять получилось затянуто и излишне театрально; Римини прекрасно понимал, что делает это для того, чтобы его образ получше запечатлелся в памяти Кармен — на случай, если муж станет последним, увиденным ею в этой жизни; кроме того, ему хотелось показать этим жестом, что остаток дней он будет чтить память безвременно покинувшей его возлюбленной… Наконец Кармен подняла руку и едва ли не раздосадованным жестом дала Римини понять, что ему пора; в общем, он с облегчением понял, что умирать никто не собирается и что Кармен попросту выпроваживает его, предлагая заняться чем-нибудь полезным.

У выхода Римини наткнулся на парнишку-посыльного, который был занят тем, что с огромным удовольствием и предвкушая удовольствие еще большее сдирал фантик с липкой полурастаявшей конфеты. Римини спросил у него, как попасть в канцелярию, где регистрируют вновь поступивших; он даже не подозревал, что получит столь расширенный и одновременно бестолковый ответ, из которого следовало, что Римини было нужно выйти из здания, в котором он находился, и пройти в другое — старый корпус 1907 года постройки (по словам посыльного), где и находилась администрация клиники. Добирался туда Римини минут пятнадцать. Больница действительно была гигантской, но ее истинные размеры казались еще более огромными за счет совершенно чудовищной системы указателей, представлявших собой нарисованные от руки стрелочки, объявления, какие-то планы и схемы, начертанные бледным пересохшим фломастером и похожие на иероглифы, листочки, распечатанные на принтере и приклеенные к стенам скотчем; на отдельных участках пути действовали некие особые правила ориентирования, которые шли вразрез с любыми пространственными представлениями («повернуть направо, держась левой стороны» и наоборот); нумерация была сдвинута (цокольный этаж вместо первого, первый вместо второго и так далее). Не помогали и многочисленные одушевленные указатели — тут и там попадавшиеся Римини на пути сотрудники медицинского центра, в этот час в основном уборщицы; узнать их было нетрудно — во-первых, на всех была одинаковая униформа, а во-вторых, каждый боец этой славной когорты держал в руках ведро, швабру или веник. Беда заключалась в том, что эти люди говорили на весьма странном диалекте — как показалось Римини, состоявшем в основном из рычания, хрюканья и звукоподражаний; кроме того, несмотря на кажущиеся любезность и приветливость, эти борцы за чистоту, даже если и прибегали к человеческой речи, не слишком стремились вникнуть в положение заблудившегося странника и обычно огорошивали Римини заявлениями, более похожими на приговор («Лучше вернуться назад и выйти в ту дверь, через которую вы вошли…»). Они измучили Римини противоречивыми и сбивчивыми указаниями, а поняв, что тот не удовлетворен полученной информацией, обижались, замыкались в себе и вновь начинали мычать и хрюкать; Римини чувствовал себя очень неловко, отвлекая этих почтенных дам и господ от безусловно важного дела — наведения чистоты в больничных коридорах и вестибюлях. Помимо всего прочего, больница представляла собой мир, разделенный, как в античных трагедиях, на два уровня: в первом — верхнем, дневном — сверкали вымытые до блеска полы, окна выходили на улицу, врачи негромко беседовали друг с другом и с пациентами, медсестры были строгими и стройными, а во втором — нижнем и ночном — пространство ограничивали потрескавшиеся стены с облупившейся краской, а в воздухе висел отвратительный запах больничной еды. Населяли этот нижний мир странные и не слишком приятные существа — рабы и представители низших рас; Римини попадались на глаза сиделки, санитарки, уборщицы, медбратья, техники, повара, охранники, а наряду с ними — многочисленные представители весьма разнообразной маргинальной фауны: хронические неизлечимые больные, продавцы лотерейных билетов и всякой никому не нужной мелочовки, бездомные, беспризорные дети, нищие — все те, кто, в обход больничной администрации или же с ее согласия, обосновался в этом вечном подвале, где даже температура воздуха, как и полагается в подземном мире, оставалась неизменной круглый год. Однако, несмотря на все трудности, по-настоящему Римини заблудился всего два раза — впрочем, ему, человеку впечатлительному, этого хватило за глаза: сначала он интуитивно вышел прямо к дверям морга, а затем вдруг оказался у ворот последнего круга ада, обозначенного старой полустертой табличкой как машинный зал. После этого ему пришлось пройти по паре десятков коридоров, пересечь несколько павильонов, подняться и спуститься по множеству лестниц, несколько раз воспользоваться лифтом и пройти через бессчетное количество всякого рода вестибюлей, залов и других помещений. Остановился Римини лишь единожды, когда увидел в коридоре прямо перед собой женщину-врача, дежурившую в приемном отделении и первой встретившую их с Кармен, — он узнал ее сразу, несмотря на то что та уже ждала смену и успела сменить белый халат на темный строгий костюм. Римини немедленно бросился к ней навстречу, с тем чтобы выяснить, как «на самом деле» чувствует себя Кармен и что будет с ребенком; доктор не пришла в восторг от его появления — во-первых, она была недовольна тем, что ее беспокоят по рабочим вопросам после окончания смены, а во-вторых, заговорщицкий тон Римини и сама постановка вопроса свидетельствовали о том, что он считал поставленный ею диагноз не заслуживающим доверия. Женщина вылила на Римини целый ушат разнообразных медицинских терминов — большая часть была ему непонятна, но те, что задержались в памяти: кровотечение, схватки, непроходимость, кесарево сечение — не прибавили оптимизма; с поникшей головой он побрел к окошечку дежурного администратора.

Страница