Печатная машина - читать онлайн книгу. Автор: Марат Басыров cтр.№ 11

…Я шел под дождем, и мне было невыносимо грустно. Так грустно мне не было никогда. Я готов был заплакать, но вместо этого я подошел к углу дома и принялся отливать.

Я стоял, ссал и думал: вот я ссу, и что-то из меня убывает. Что-то, что я в обратке чувствую как реально нарастающую в себе пустоту. Я ведь должен радоваться, да? Я ведь теперь мужик, настоящий, и я могу поиметь весь мир. Тогда, если это правда, почему мне так грустно? Чего-то мне не хватало. Что я потерял, что оставил в этой, как там ее звали?

Я что-то в ней оставил. Нет, не я, это она забрала у меня мое что-то. Что-то очень важное.

Я закончил и застегнул ширинку. Мне стало легче, словно я сейчас выссал свою память.

Подойдя к подъезду, я залез на дверь, потом перелез на козырек. С козырька дотянулся до балкона. Балконная дверь была открыта, и я вошел в комнату.

За столом сидели трое и играли в карты.

— Черт, для этого есть нормальная дверь, — недовольно сказал Якель.

Я сел рядом.

— Десять сверху, — сказал Арончик.

— Я ее выебал, — сказал я.

— Кого?

— Ее.

— Пас, — сказал Якель.

— Годится, — подтвердил Шипок, засылая в банк деньги.

Они раскрыли карты.

— Два раза, — сказал я.

Шипок с досадой бросил карты на стол.

— Бляхо, Якель, он задолбал! Уложи его спать, — сказал он.

— Два, — повторил я.

После полутора лет армейской службы я оказался в госпитале.

Однажды утром меня завели в отдельный бокс и, ничего не сказав, закрыли дверь на ключ.

Я снял шинель и бросил ее на стол. Кроме кровати, здесь была еще тумбочка. И окно на полстены с белыми занавесками. Напротив окна — дверь, ведущая в уборную комнату. Пройдя туда, я помочился в серый с коричневыми потеками унитаз и спустил воду.

Госпиталь стоял на горе и принадлежал летунам. В нашем стройбатовском батальоне не было даже медсанчасти — не говоря уже об отдельном боксе. Конечно, проще было сгноить меня в лесу, в отдаленной роте, но болезнь была очень заразна. Одной-двумя таблетками ее не вылечить — да и не всякий эскулап взялся бы за это дело. Дифтерит — это вам не полип в носу. Вся рота потом слегла под карантин. Целых три недели парни лежали на кроватях и время от времени, вздрачивая, пускали салюты в мою честь, под самый потолок. Я же на самом деле чувствовал себя неважно. Мне постоянно не хватало воздуха.

Поглядев в окно, я покачал головой. Там был черт-те пойми какой пейзаж: пустырь, за ним забор, затем опять пустырь, — и на всем этом — грязь вперемешку со снегом. В туалете также было окно, выходившее на другой, более оживленный вид, но именно эта (да и любая другая) потебень сейчас раздражала меня больше всего. То ли болезнь стремительно проникала в меня, то ли сам я куда-то проникал, но мне не хотелось делать ни одного лишнего движения. Оказавшись здесь, я почему-то сразу очень сильно устал, как будто забирался на эту гору пешком, волоча за собой груз последних восемнадцати месяцев. Я сидел на кровати и ждал, что будет дальше.

Наконец, замок ожил, и дверь отворилась.

Быстро вошла медсестра. Вся в белом. На лице — марлевая повязка. Из-под шапочки выбилась каштановая прядь. Она молча протянула мне полосатый сверток и тут же вышла. Я даже не успел толком рассмотреть ее глаза. Развернул то, что она принесла. Это была больничная пижама.

А потом началось. Врачи заходили один за другим, иногда по трое. В их глазах я читал неподдельный профессиональный интерес и такую же уважительную настороженность. Словно я был для них Маугли, дикий ребенок, и они не знали, чего от меня ждать. Хотя я послушно открывал рот и терпеливо застывал, пока они шарили в нем своими холодными ложечками и пинцетами.

Ну да, я был полностью в их руках. Я понимал, что дошел до грани, и мне было просто необходимо отдаться в чьи-то ловкие умелые руки. Из всего этого мелькания лиц с марлевыми повязками до глаз я понял одно — еще чуть-чуть, и мне никто уже не смог бы помочь. То же самое подтвердил маленький майор медицинских войск, который сказал, что я поступил в его полнейшее распоряжение вплоть до самой выписки. «Но это будет не скоро», — добавил он и подмигнул мне озорным глазом. Казалось, он был возбужден так же сильно, как и напуган. Я был для него посланцем небес или выходцем из ада — все было шатко в моем случае. «Фифти-фифти», — читалось в его глазах, когда он осматривал мое горло. «Ты мой шанс, — мог бы сказать он мне, если бы проникся внезапным доверием. — Ты мой самый неожиданный долгожданный шанс».

— Болит? — спрашивал он, заглядывая в мой рот.

— При глотании — очень сильно, — отвечал я.

— Так-так-так, — говорил он, нарочито хмуря брови, на самом же деле еле сдерживаясь, чтобы прямо здесь, при мне, не потереть ладошки от восторга.

Я глядел сверху на его лысеющую макушку и уже не был уверен, что смогу прожить дольше него. Его нездоровое возбуждение зарождало во мне беспокойство, хотя, кроме боли в горле, я ничего особенного не чувствовал. Я вообще ничего не ощущал, стараясь отвлечься от всяких мыслей.

Дифтерит. Это слово прозвучало и, вырвавшись один раз, сразу же заполнило тесную палату.

Потом принесли капельницу и в меня воткнули иглу.

Я лежал в постели, вытянув руку, и думал, что, да, я дошел до черты, за которую лучше не переступать. Все эти гребаные восемнадцать месяцев я шел как проклятый именно до этого рубежа, и вот сразу же за ним простиралась неведомая мне земля. Как она называлась, эта местность? Дифтерит? Я хотел произнести это слово вслух, но оно забило мой рот вязкими буквами, которые застревали во мне, потому что чертовски болело горло, и не хотели выходить наружу. Дифтерит на ощупь был колюч и горек на вкус, как верблюжья колючка или как плохо выбритая подмышка. Снова вошла медсестра и сделала мне укол.

Обед я пропустил, но есть мне не хотелось. Я лежал, перебирая желания, смотрел в потолок и не знал, на чем остановиться. Капельницу унесли, и я мог встать. Прежде чем умыкнули мою одежду, я успел опустошить карманы. У меня были сигареты — единственное мое развлечение. Я зашел в туалет, открыл форточку и закурил.

На улице шел дождь со снегом. На плацу маршировали летуны. Все было обыденным и одновременно нереальным, похожим на короткий яркий сон. Они маршировали и пели, я стоял и курил, между нами клубился дым, а меня сверху донизу заполнял дифтерит.

Потом опять вошла сестра. Я лежал и смотрел, как она входит, какие у нее стройные ноги и внимательные глаза. Она принесла мне лекарства — две белые и одну желтую таблетки. На лице была все та же марлевая повязка. Я гадал, какое у нее лицо. Я видел только глаза, и они мне нравились. В них было любопытство, словно она никогда не была там, откуда я прибыл. В ее глазах читался нешуточный интерес, и она не пыталась его скрыть.