Сделано в Швеции - читать онлайн книгу. Автор: Андерс Рослунд, Стефан Тунберг cтр.№ 72

Новая бутылка всегда найдется.

Винная стойка под мойкой пуста, но за нею есть еще одна, всегда полная, так что вино есть всегда. Папа достает бутылку, идет в спальню, ложится на незастланную постель, а Лео ждет, когда он заснет, и закрывает дверь. Важно, чтобы папа заснул, чтобы вернулся покой и не было нужды все время держаться начеку.

Они вешают куртки на крючки в коридоре, и Феликс рассматривает большие прорехи на куртке Лео. Проводит двумя пальцами по волокнистым краям, обнажающим белый, вылезший наружу синтепон. Старается затолкать его внутрь, но тот опять немедля вылезает.

Если повернуть прореху на плече к стенке, видна дырка на рукаве. Если повернуть к стенке дырку на рукаве, видна прореха на плече.

А ведь с минуты на минуту придет мама.

Мама не должна их видеть.

Мимо прерывистого папина храпа за закрытой дверью спальни Лео крадется на кухню, достает из верхнего ящика рабочего стола ролик скотча, отрывает короткие куски, чтобы соединить края разрезов, но почему-то дыры становятся даже больше. Феликс приносит иголки, но ниток под цвет не находит, хоть и обыскивает множество банок и коробок, высыпав их содержимое на пол в коридоре. Потом они обнаруживают на письменном столе засохший тюбик клея, но сколько ни давят до боли в кончиках пальцев, не могут добыть оттуда ни капли.

– Ох, Лео, плохо дело.

– Мы повернем дырки… вот так… к стене.

– Она все равно увидит!

– Ну… тогда мы скажем, что куртка порвалась о колючки на кустах.

– Так ведь глупо же…

– А что, если Фарук загнал футбольный мяч в колючие кусты. И когда я полез туда за мячом, колючки зацепились за куртку и порвали рукав в двух местах. Сработает?

* * *

Приходит мама.

Они тихо сидят на кухне, слушают. Слышат, как она ставит сумочку на стул, а продуктовый пакет на пол, слышат, как она вешает в коридоре пальто.

И спешит мимо. Не глядя. Не видит прорех от ножа.

Идет на кухню и, слыша из спальни папин храп, спрашивает, что они ели на обед и на ужин. Прежде чем Лео успевает ответить, Винсент кричит из своей комнаты: “Мороженое!”, и Лео добавляет, что потом они пекли оладьи. На минуту кажется, что она ему верит.

– Оладьи?

Ее глаза ищут сковородку, которой нет ни на плите, ни на сушилке, или тарелки с остатками клубничного джема.

На сей раз отвечает Лео. Опередив Винсента.

– Да.

– Да?

– Да.

Мама сердится не очень часто. Но как раз сейчас сердится. Всякий раз, как резкие, судорожные, пьяные всхрапывания вылетают из спальни и наполняют квартиру, Лео видит это по ее лицу.

– Я помыл тарелки. И все убрал. Все-все. Сковородку. И тарелки.

Она открывает дверцу шкафчика. Но не ту, где тарелки или сковородки. А дверцу под мойкой. Вытаскивает мусорное ведро, и они оба одновременно видят их. Пустые бутылки. И стойку для вина, тоже пустую. Она вправду сердится. Но не на него и его вранье.

– Ладно. Чего вам хочется на ужин?

Она гладит Лео ладонью по щеке. Кожа у нее всегда такая мягкая.

– Что скажешь? Оладьи?

– Оладьи.

Он помогает ей достать муку, яйца, молоко и соль. И немножко папиной копченой свинины, которую он длинным кухонным ножом нарезает толстыми ломтями и ест с луком.

Особенные оладьи, которые пекут в духовке.

– Когда папа ушел в спальню?

– Когда мы вернулись домой.

– Вернулись?

– Да.

– Откуда?

От фургона с мороженым. От двух черносмородиновых бутылок. От палочек от мороженого, которые невозможно сломать, как невозможно сломать и семью.

– Откуда?

– Из школы.

Нежная рука по-прежнему у него на щеке.

– Откуда?

Слова не желают сходить с языка, потому-то, когда звонят в дверь, он со всех ног бежит в коридор. Под любым предлогом сбежать из кухни, сбежать от необходимости снова врать маме.

– Мама или папа дома?

Он никогда не видел дяденьку, стоящего на площадке.

– А вы кто?

Высокий. Почти как папа. Но с короткой стрижкой. И добрыми глазами.

– Они дома? Твоя мама? Или папа?

Не похоже, чтобы он чем-то торговал. И не домоуправитель, который пришел жаловаться, что они устроили беготню в подвале или разбили лампочки на парковке. Может, из тех, кто талдычит про Христа и показывает тоненькие брошюрки с яркими картинками, где нарисованы дети, играющие со львами. Но это не комиксы.

– Мама. Мама дома.

Нет, он здесь не затем, чтобы толковать про Иисуса, и брошюрок у него нет. Вдобавок такие обычно ходят по двое.

У Лео чуть сосет под ложечкой. Глубоко, под ребрами. Хорошо, что папа спит, ведь это наверняка один из тех, что приходят к маме или папе, поскольку Лео, Феликс или папа что-то натворили. И папе лучше с ними не встречаться.

– Спасибо.

Лео идет на кухню, прислушивается: папа храпит по-прежнему. И нарочно становится спиной к спальне, когда обращается к маме, которая взбивалкой размешивает в пластмассовой миске тесто для оладий.

– Там тебя спрашивают.

– Кто?

Он пожимает плечами.

– Не знаю.

Она моет руки под краном с горячей водой, вытирает их полотенцем, висящим на дверце плиты, и идет по коридору к входной двери.

– Здравствуйте.

Мужчина протягивает костлявую руку.

– Здравствуйте. Я отец Хассе.

Хассе? Хассе и Кекконен? Те, что избили моего сына?

– А я мать Лео, – говорит она, пожимая ему руку. – Хорошо, что вы зашли. Я собиралась связаться с вами.

Высокий мужчина кивает со вздохом:

– Понимаю. И ценю. Потому что… это недопустимо. Мама кивает и вздыхает, открывает дверь пошире:

– Входите. Не говорить же на лестнице.

Отец Хассе входит, но останавливается на коврике в коридоре. И она видит все его глазами: коридоров как бы два. Ее стена. И Иванова. Ее сторона с берестяными корзинками и рисунками, которые нарисовал для нее Феликс. Иванова сторона с длинными рядами старых инструментов и саблей, которой полагалось висеть в совершенно определенном положении и точно посередине.

– Поймите… я ни в чем вас не виню, – обращаясь к ней, он наклоняется, старается сделаться пониже. —

Я пришел, чтобы убедить вас поговорить с вашим сыном.

Мама меняет позу, опирается уже не на правую ногу, стоит на обеих, как бы готовится. Больше никто этого не видит. Один только Лео, он ее знает. Знает: стоя вот так, она проверяет свои силы.